И у него наконец-то началась новая жизнь. Та, о которой он мечтал — почти та, конечно, потому что для полного счастья ему всё же нужно было вернуться на Эрлану. Но и так было, признаться, довольно неплохо. Он был свободен, он был окружён заботой и умными, понимающими людьми, он имел возможность неограниченно читать всё, что попадалось в местных библиотеках, и неограниченно же бродить по самым одухотворённым местам Эль-Вирата. После стольких лет, проведённых в качестве раба на чужом корабле, теперь для него несказанным удовольствием было просто гулять там, где ему захочется. Мартин всюду ходил с ним: в театры, в оперу, на представления уличных артистов, на разные научные семинары и конференции, на презентации новых компаний, на бесцельные прогулки по рощам и паркам — казалось, он только рад сопровождать Сильвенио везде и всегда. Его общество Сильвенио нисколько не тяготило — с Мартином было ужасно приятно беседовать обо всём на свете, совсем как в старые времена, и он обнаружил внезапно, что очень, очень скучал по этой лёгкости в общении с кем-либо.
Всё это было настолько натуральным заменителем полноценного счастья, настолько хорошей видимостью полной безопасности и комфорта, что Сильвенио даже перестал придавать значения тому, что может быть и как-то по-другому.
Ночами он иногда вспоминал во сне про Близнецов: они приходили к нему и мучали его снова и снова, заставляя раз за разом проживать тот ужас, который он так старался навсегда забыть. Он просыпался задолго до рассвета с колотящимся в панике сердцем, с мокрыми от пота и сбитыми от его метаний простынями, а на утро он снова всё забывал и только недоумённо приподнимал брови в ответ на заявления Мартина о том, что он кричал ночью.
А однажды ему приснился Аргза. Это был сон о том, что уже было когда-то: Сильвенио хорошо помнил этот день, который ему приснился. Тогда он ещё жил на корабле Паука, и они приземлились на какую-то планету, где у Аргзы нашлись очередные подельщики. Сильвенио тогда было как-то особенно грустно: это должен был быть День рождения Джерри, но, поскольку Джерри был мёртв уже очень давно, о дате этой, разумеется, помнил только сам Сильвенио. Поэтому он отпросился у Аргзы погулять возле корабля, дав слово, что не отойдёт дальше, чем его можно будет увидеть из главного обзорного окна кабины. Шёл сильный дождь, и Сильвенио вымок до последней нитки, что, конечно же, заметил только тогда, когда вернулся на корабль и получил ожидаемый озноб, уже оказавшись в тепле кабины управления.
— Иди сюда, — сказал ему тогда Аргза, сидевший в капитанском кресле и смотревший на него с непонятной улыбкой. — Ты на мокрого цыплёнка похож. Простудишься так.
Сильвенио шагнул к нему, повесив голову: он был всё ещё погружён в безрадостные мысли о сегодняшнем несостоявшемся празднике. Свои Дни рождения он на этом корабле не отмечал, а вот с Джерри праздники всегда были весёлыми. Аргза молча встал с кресла, молча подошёл к нему ближе и так же молча начал вытирать его волосы выдернутым из его личной ванной комнаты полотенцем. Полотенце пахло его травяным шампунем, запах которого Сильвенио знал наизусть. Почему эта деталь придавала ощущениям того дня какого-то невыразимого уюта. Почти… домашнего, что ли.
Крупная капля медленно скатилась с его переносицы на кончик носа. Аргза приподнял его лицо, всё ещё обхватывая его голову полотенцем с обеих сторон, внимательно посмотрел на эту каплю, а потом наклонился и поцеловал его в нос, убирая её. Что-то такое неопознанное мелькнуло в его тёмных глазах, и мгновение спустя пират уже покрывал невесомыми поцелуями всё лицо эрландеранца, то ли правда убирая таким образом ещё не высохшие капли дождя, то ли ещё что. Сильвенио стоял, закрыв глаза и послушно запрокинув вверх голову, и никак не реагировал на волну этой внезапной нежности, охватившей варвара. Щёки у него горели, озноб быстро прошёл, изгнанный произрастающим откуда-то изнутри теплом. Спустя столько времени, он всё ещё был искренне уверен, что тогда это было всего лишь первым признаком поднимавшейся температуры и того, что он действительно заболевал. Рассматривать другие версии такого явления ему не хотелось совершенно.
— Зачем вы это делаете? — спросил он, когда варвар отстранился.
— С каких пор мне нужна причина, чтобы тебя целовать, пташка?
— Нет, я… — он открыл глаза и посмотрел на него. — Я имею в виду, зачем вы так ведёте себя постоянно? То бьёте меня, унижаете, то целуете вот так… словно я и вправду вам дорог… Это так странно. Я совсем вас не понимаю. Почему вы делаете это всё? Почему вы ведёте себя так противоречиво?
Аргза закончил вытирать его волосы и вернул полотенце обратно в ванную своей техникой. Затем он тоже на него посмотрел, всё ещё улыбаясь.
— Потому что я так хочу. Вот и всё. Если ты меня злишь и мне хочется тебя ударить — я бью. Если мне хочется тебя поцеловать — целую. Если хочется трахать до потери сознания — делаю это. Что непонятного? Я просто делаю то, что я хочу. Такова политика моей жизни, и тебе пора бы давно с этим смириться.
— Вот как…
Честно говоря, Сильвенио ему даже завидовал немного. Он никогда не делал то, чего ему хотелось, а если и делал, то так редко, что это походило скорее на исключение, чем на правило. Его безоблачное детство до десяти лет было обозначено теми действиями, которые были предписаны в поглощаемых им книгах, или же теми, которые советовали ему родители, теми, которые диктовала ему его собственная природа, а уж она-то диктовала зачастую почти насильно. О жизни после десяти лет и говорить не стоило: у рабов вообще желаний никто не спрашивает. Когда же его мнением или желаниями интересовались, это всё равно неминуемо означало, что он должен выбирать лишь из того, что ему предложено. Или из того, что подразумевалось, хоть и не было произнесено вслух: так что даже в том случае он должен был угадывать желания чужие.
На этом сон закончился. Сильвенио проснулся в своей кровати, в штабе миротворцев на Эль-Вирате, и до самого рассвета больше не мог заснуть. Он лежал, свернувшись ничком, и всё никак не мог отделаться от накатившей вдруг на него грусти. При мысли об Аргзе сердце отчего-то тоскливо сжималось. Ясная звёздная ночь за окном, просторная светлая комната, мягкая кровать, запах мяты, неизвестно как наполнивший комнату — всё вдруг показалось ему чужим, ненужным, но он списал это чувство на последствия того самого ритуала, которым Аргза так прочно привязал его к себе. Что ещё это могло быть?
Утром того же дня, за завтраком в общей столовой, Мартин, который выглядел необычайно хмурым, поставил его в известность, пока они пили чай за одним столиком:
— Знаешь, а ведь Паук призвал на службу откуда-то ещё почти триста кораблей. Я и не подозревал, что их у него так много. И он разослал их искать тебя. Несколько десятков, как я слышал, уже находятся в зоне опасной близости от Эль-Вирата — правда, пока ни одного нет непосредственно в этой системе, но до этого, похоже, недалеко. Хуже всего то, что Паук, судя по сообщениям от других наших штабов, дал приказ своим людям обыскивать и посольства миротворцев. Нам нельзя оставаться здесь надолго, но и поспешно убегать нельзя тоже, это навлечёт подозрения. Хотя… я думаю, мы можем подыскать тебе жильё где-нибудь подальше от города и попросить местных жителей не выдавать тебя. У них с нами довольно хорошие отношения, должно получиться.
Сильвенио, ещё не отошедший от своего сегодняшнего сна, чуть заметно вздрогнул при упоминании Паука. Его глупое сердце тут же забилось сильнее — то ли от испуга, то ли от чего-то другого. И тут же пришла несколько неуместная мысль: он ведь теперь с Мартином, который тоже, наверное, далеко не всегда делает то, что хочется, и значит, они теперь с Мартином на равных. Это было приятно… и немного грустно. Получалось, что у порядочных людей ни при каком раскладе не может быть в жизни полной свободы. А у непорядочных… Нет, определённо, в этом мире не существовало никакой справедливости. В этом он имел несчастье убедиться ещё очень давно.
