В. М. Алексеев стремился превратить Восточный факультет Санкт-Петербургского университета в «образцовую школу востоковедов», выпускники которой были бы одинаково способны как к научной, так и к практической деятельности, — сразу скажем, идеал, трудно достижимый.

Н. А. Невский вообще прошел в университете блестящую школу лучших отечественных востоковедов. В числе его преподавателей кроме названных выше были китаист П. С. Попов, первый русский историк Китая Любимов, В. В. Бартольд, Н. И. Веселов-ский и др.

Учился Н. А. Невский хорошо. Жил он в так называемой Коллегии императора Александра II, в общежитии, получал стипендию в размере 300 руб. в 1911–1912 годах, а в 1913–1914 годах — повышенную стипендию наследника-цесаревича. Работал он много, упорно. Вот его шутливые стихи тех лет:

Ах, проклятое ученье, Скоро ль кончится оно? Вот уж подлинно мученье Всем нам, грешным, суждено! Ты сидишь, корпишь над книгой,

Да и 1бросишь, наконец: Ведь недолго до могилы От нее, ах, мой творец!

Дипломную работу Н. А. Невский писал по китайской поэзии под руководством В. М. Алексеева. Тема называлась: «Дать двойной перевод (дословный и парафраз) пятнадцати стихотворений поэта Ли Бо, проследить в них картинность в описаниях природы, сравнить по мере надобности с другими поэтами и дать основательный разбор некоторых иностранных переводов». Работа над стихами великого китайского поэта была Николаю Невскому по душе. Он не только, как отмечалось выше, любил поэзию, но и сам писал стихи, хорошо делал стихотворные переводы. Эпиграфом к своему диплому Невский избрал следующие строки Тютчева:

Не то, что мните вы, природа, Не слепок, не бездушный лик: В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык!

Н. А. Невский с большим успехом для уровня тех лет — и собственных знаний, и изученности китайской поэзии — показал, как Ли Бо постигал душу природы, как он переводил ее язык на язык четких, выпуклых, удивительно емких образов китайской поэзии. Для студента-дипломника работа была выполнена блестяще. Признав дипломное сочинение Невского весьма удовлетворительным, В. М. Алексеев сделал на нем приписку, обращенную к автору: «Работа Ваша выполнена прекрасно. Усилия, употребленные на понимание трудных, оторванных от контекста стихов и на создание искусного перевода, увенчались полным успехом, особенно благодаря добросовестному отношению Вашему к каждому слову и выражению. Погрешности, отмеченные на полях, имеют характер более нежели извинительный, ибо обязаны только вполне понятному недостатку опытности». Через 20 лет в своей записке о выдвижении профессора Николая Александровича Невского в действительные члены Академии наук СССР акад. В. М. Алексеев, вспоминая те годы, напишет: «В 1910 году Н. А. Невский поступил на китайско-японское отделение Факультета восточных языков, где

его преподавателям, в том числе и одному из подписавших эту записку, стало очевидным полное соответствие призвания с наличностью необыкновенных способностей и такой же рабочей силы. В результате своих занятий он написал работу на исключительно для него предложенную тему, требовавшую поэтического анализа наиболее трудных стихотворений Ли Бо, и справился с этой темой, как с тех пор никто из учащихся китаистов, проявив исключительное умение разбираться в трудных текстах, а особенно в поэтологиче-ском тезавхе-конкордансе „Пэй вэнь юй фу", пользование которым в руках студента, кроме упоминаемого случая, ни разу не было отмечено за 36 лет наблюдения».

Для «восточников» первых десятилетий нашего века существовали две «научные родины» — Восточный факультет Петербургского университета и Музей антропологии и этнографии. Замечательные коллекции, собранные в музее, привлекали к себе студентов, решивших посвятить свою жизнь изучению народов Востока. Но коллекции были не единственное и не главное, что делало Музей антропологии и этнографии «научной родиной» будущих востоковедов. Главным была та атмосфера научного поиска и высокого гуманизма, которая царила в музее благодаря деятельности его сотрудников. Центральной фигурой в музее в те годы был старший этнограф Лев Яковлевич Штернберг. Конечно, студент Невский не представлял себе тогда, во что выльются его отношения со Штернбергом спустя годы, не мог он знать и того, какое влияние на его научную судьбу окажет встреча со Львом Яковлевичем, но уже первое знакомство с ним оставило впечатление личности незаурядной, привлекательной.

Так оно и было в действительности. Жизнь Штернберга была трудной и удивительной. Он собирался стать юристом, но судьба распорядилась иначе: Штернберг вошел в историю науки как крупнейший отечественный этнограф. Студентом он участвовал в народовольческом движении в Одессе. Был арестован, сослан на Сахалин. Там он не поладил с администрацией и был отправлен в еще более суровую ссылку на самый отдаленный пост Виахту. Шесть лет прожил среди гиляков, составлявших местное население, овладел гиляцким

языком, узнал быт и нравы этого народа, глубоко изучил фольклор.

Деятельность Штернберга не осталась незамеченной. В октябре 1892 года в московских «Русских ведомостях» в отчете о заседании Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете сообщалось об изучении Штернбергом на Сахалине общественного устройства гиляков. Это сообщение стало известно Ф. Энгельсу и заинтересовало его. Пользуясь данными «Отчета», Энгельс написал статью и опубликовал ее в журнале «Нейе цайт». Статья эта дополнила затем книгу Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Мог ли думать Штернберг, когда впервые познакомился в одесской тюрьме с произведением Энгельса, что и он внесет свой скромный вклад в этот замечательный труд!

Революционная деятельность привела Штернберга к этнографии. Путь от ссыльного народовольца до старшего этнографа Музея антропологии и этнографии в Петербурге растянулся на долгие годы. К тому времени, когда Невский стал студентом-восточником, Штернберг был уже признанным ученым, вокруг которого группировалась молодежь. В музее он систематически читал курсы лекций по этнографии. Вот как это началось, рассказывает Н. И. Гаген-Торн в своей книге о Штернберге4.

«День посещения музея. Штернберг заметил у витрины группу молодежи, о чем-то спорившую. Подумал: „О чем это они? Демократическая, прогрессивная молодежь…" Подошел.

— О чем вы спорите, господа? Может быть, я могу быть полезен? Я охотно дам разъяснения.

— Мои коллеги не соглашаются, что в музее следует провести урок для пятых и шестых классов по географии и истории, — сказал, тряхнув русым чубом, молодой человек в потертом пиджаке и вышитой косоворотке.

— Для географии достаточный иллюстративный материал имеется в туманных картинах, они нагляднее

4 Н. И. Гаген-Торн. Лев Яковлевич Штернберг. М., 1975. Далее цитируем по этому изданию.

отдельных вещей, — сердито ответила тоненькая девушка в очках, — а для истории тут мало поучительного. Для урока истории больше подходит Эрмитаж. Там ученики получат наглядное представление о культуре Греции и Рима. Зачем им смотреть на дикарей? Чтобы развивать фантастику в духе Фенимора Купера? Несерьезно!

— Сударыня, простите меня, но дикарей нет, — твердо сказал Лев Яковлевич. — Нет племени, у которого бы не было своей достойной уважения культуры. Вернее сказать, которое не внесло бы своей доли в поступательный ход истории. Изучением этого процесса занимается этнография. Приступая к преподаванию географии, — Лев Яковлевич обратился к молодому географу, — вы, прежде чем изобразить землю, не преминете, хотя бы в общих чертах, изложить историю ее образования и той эволюции, которую она пережила, перейдя от космического зарождения до превращения в нынешнюю обитаемую планету… Всякий добросовестный учитель естественной истории не начнет изложения непосредственно с описания существующих видов, не так ли?