В итоге восьмилетней работы над фондом Н. А. Невский выделил из общей массы рукописей и ксилографов и впервые определил подавляющее большинство наиболее ценных памятников. Несмотря на то что в количественном отношении Невский успел засвидетельствовать лишь восьмую часть от общего числа рукописей и старопечатных тангутских книг, но та тысяча книг, которую он за эти годы обработал, включает в себя почти все, чем может гордиться ленинградское собрание памятников тангутского письма. Отличное знание восточных языков, богатая эрудиция и исключительная работоспособность, качества, присущие личности Невского, о которых говорилось уже не раз, помогли ему именно в эти трудные годы не только стать специалистом, не имеющим себе равных в знании тангутского языка и письменности, но и заложить фундамент, без которого в дальнейшем успешная работа над тангутским фондом была бы невозможной3. Все те, кто в последующие го
3 См. Тангутские рукописи и ксилографы, сост. 3. И. Горбачева, Е. И. Кычанов, М., 1963, с. 7—30.
ды занимался разбором и инвентаризацией фонда — А. А. Драгунов, 3. И. Горбачева, Е. И. Кычанов, А. П. Терентьев-Катанский, — неизменно опирались на богатое наследие Невского, заключавшееся в образцово написанных им инвентарях. Каждая запись в инвентарь, сделанная Невским, являла собой маленькое исследование. Составление каталога рукописей и ксилографов у него было непосредственно связано с их дешифровкой, как это было записано в плане его работы.
Н. А. Невский вернулся на родину в годы завершения организационного оформления нового, советского востоковедения. Это было бурное, напряженное время. И Невский, человек такой высокой научной квалификации, был не просто сотрудником четырех учреждений, он работал над самыми разными темами: от истории Содзы и Гондзы — первых японцев, начавших в XVIII веке преподавание в России японского языка, — до «Документов японских „пролетарских партий" и влияния советского политического языка на политический язык современной Японии»4. Однако тангутоведе-ние остается за ним и воспринимается им самим и окружающими как главная тема его работы в Институте востоковедения.
Н. А. Невский с головой погружен в работу.
«Азиатский музей Академии наук Союза Советских Социалистических республик
1 марта 1930 года. № 8
Многоуважаемый Николай Александрович!
Коллегия востоковедов при Азиатском музее АН СССР, желая воспользоваться просвещенным участием Вашим в работах своих на заседании 27 февраля 1930 года, избрала Вас своим действительным членом.
Доводя до сведения Вашего о постановлении Коллегии, прошу принять уверения в глубоком моем уважении.
Секретарь Коллегии востоковедов академик Б. Я. Владимирцов».
* См.: Азиатский музей — Ленинградское отделение Института востоковедения. М., 1972, с. 49–54, И 89—190.
Созданная в году при Азиатском Музее Коллегия востоковедов была авторитетнейшим органом русского советского востоковедения, объединявшим лучшие востоковедные силы страны. И хотя в 1930 году она доживала свои последние дни, избрание в ее действительные члены было очень почетно.
Друзья и учителя помогли Н. А. Невскому с жильем (он жил у акад. В. М. Алексеева, по ул Блохина, д. 17/1, кв. 5). Они с радостью приняли его в свою среду, обеспечили работой, гарантировали необходимую общественную поддержку его занятиям тангуто-ведением, ибо квалификация Невского как япониста в рекламе не нуждалась, а доказательств необходимости изучения Японии не требовалось.
На майской сессии Академии наук 1930 года акад. В. М. Алексеев выступил с большим докладом «Об организации изучения тангутского фонда Азиатского музея в связи с новейшими успехами китайской историографии». Академик Алексеев отметил, что положение с изучением тангутского языка в Академии наук СССР, где имеются наиболее благоприятные факторы для этого, «удовлетворяет менее, чем обязывает». «Наш долг перед мировой наукой требует, чтобы мы создали, как давно не производили, нечто полезное для мировой науки — во всех странах интересуются тангутским шрифтом». В. М. Алексеев ставил вопрос широко — тангутский язык, записанный идеографическим письмом, транскрибируемый китайской иероглифической письменностью, трудно поддается дешифровке: «Во всяком случае, тупик совершенно ясен. Наши шамполио-ны знают только цифирь, шрифт плюс его иероглифический эквивалент». И словарь «Жемчужина в руке…» дает только «шрифт плюс китайское письмо». «Языка нет… одно через другое, иероглифы одни через другие». Имя Н. А. Невского упомянуто в докладе только раз. В. М. Алексеев предлагал широкие меры к восстановлению забытого тангутского языка. Главная из них, по его мнению, организация этнолингвистической экспедиции на бывшую территорию тангутского государства Ся в поисках возможных потомков тангутов Ся, носителей живого языка, хотя и видоизмененного временем. «Надо обратиться к помощи живых потомков тангутов со словарем, который имеется у Невского, и при этом можно многое твердое и определенное найти, во всяком случае иметь определенную канву». Принимавший участие в дискуссии по докладу А. В. Луначарский высказался за экспедицию: «Следует поставить вопрос об экспедициях совершенно практически, экспедиции совершаются на место для того, чтобы исследовать вплотную язык, как тангутский, так и язык родственных ему наречий».
Справедливость многих суждений акад. В. М. Алексеева мы еще сумеем оценить ниже.
Для Н. А. Невского этот доклад был очень важен: его исследования оказались предметом обсуждения на самом высоком академическом уровне, а тангутоведе-ние — в ряду важных задач советской гуманитарной науки, требующих решения.
Тема Н. А. Невского была включена в пятилетний план работы Азиатского музея — Института востоковедения АН СССР на 1930–1934 годы. В плане, в частности, говорилось: «Содержание подавляющего большинства тангутских рукописей и особенно фрагментов до сих пор еще не установлено, поэтому систематизация и составление каталога рукописей непосредственно связаны и должны идти параллельно с их расшифровкой. В связи с этим в пятилетний план включаются работы по составлению — на основе имеющихся в Азиатском музее материалов — возможно полного тангутско-рус-ского словаря. Без такого словаря содержание тангутских рукописей будет доступно лишь крайне ограниченному количеству специалистов-тангутологов. Составление этого словаря возможно лишь здесь, в Ленинграде, так как тангутская коллекция Азиатского музея — единственная в мире». Установить сроки по составлению словаря не представлялось возможным, так как они находились в прямой связи с тем, насколько быстро могла пойти расшифровка и систематизация материала.
Китайский кабинет Института востоковедения (институт тогда полностью находился в Ленинграде) был вначале (1930) назван Китайско-тангутским и именовался так до 1932 года. Н. А. Невский был его сотрудником. В его личном плане работы на 1931 год «по тан-гутике» значилось: «1) Точное выяснение (определение) тангутского фонда. До сих пор были определены главным образом переводы буддийских сутр. Сейчас остается выяснить чисто тангутский фонд и переводы с китайского. 2) Подготовка к печати тангутского словаря. Работа абсолютно необходимая, так как иначе тангут-ские рукописи будут продолжать оставаться недоступными как для научных работников, так и для более широкого круга лиц, интересующихся Востоком».
Н. А. Невский хочет оправдать доверие и скорее решить «тангутскую проблему». В 1931 году в его списке работ указан «Тангутский идеографический словарь» в стадии приготовления. Он много, даже слишком много работает. Лето 1932 года. Невский в городе, чувствует себя плохо. Японистка Н. Г. Иваненко писала ему 10 августа: «Как ни хорошо Вы поработали над почтенной тангутикой, но гораздо бы лучше Вам с первого же августа уехать из Ленинграда. Самое лучшее время Вы просидели в городе в пыли и духоте». Из ее следующего письма, от 16 августа, ясно, что Невский в своем ответе ей не жаловался на судьбу и тем более на работу.
