влюбляемся в блеск и ресницы,
а где-то утренний Боинг
уходит с первой синицей.
мы топчем звезды ногами,
смотря в безнадежное завтра,
колени втираем в татами
на сцене большого театра.
***
ты мой огонь на кончике свечи,
и мой рассвет на холоде под утро,
останься здесь и до утра молчи,
храни тепло и таинство уюта.
позволь прижать родные плечи,
позволь остаться до утра,
позволь продлить мне этот вечер,
но ты же знаешь все сама.
морфий
закачай в мои вены морфий,
оставь в холодном поту,
я от мира давно оторван
и незнамо куда иду.
ты закрой мои окна плотнее,
прошепчи, что все хорошо,
и на слабую тонкую шею
наложи свой ласкающий шелк.
говори, что на кухне посуда
залежалась на тысячу лет,
что моя непростая простуда
от любимых моих сигарет.
говори мне про звезды и ветер,
про дожди, походы, костры,
откопай кассетный мой плеер,
и узнай, что морфий – лишь ты.
***
забери мое сердце себе,
запрячь его где-то в груди,
ведь только в твоем тепле
его еще можно спасти.
пронеси его вдоль дорог,
вдоль аллеи, облюбованных мною,
где десятком плачущих строк
я ровнял себя с мостовою.
береги его, как свое,
пока мне остается пучина,
отвечай на вопрос, что ничье,
чтоб не рушился щит из хитина.
***
я коснулся ее души,
глубокого вечного космоса,
Джон Доу, прошу, завяжи
мне артерию нитью из голоса.
я коснулся ее ресниц,
я бежал вперед по ступеням,
не хватает в окружности спиц
что когда-то вели к переменам.
***
пол второго ночи, я не засыпаю,
молча подхожу к старому трамваю,
пол второго ночи, холодно внутри,
некрасивый почерк, снег и фонари.
пол второго ночи, грязный тротуар,
и никто не знает, что потух пожар.
залило дождями, черный горизонт,
ты живи, родная, все еще придет.
выбрось переписки, разорви стихи,
распыли побольше ты свои духи,
замотайся пледом, завари глинтвейн,
я же разобью об забор портвейн.
пол второго ночи, я не засыпаю,
никуда не деться, мир не замечаю.
***
он начал курить,
в окно кидать окурки,
бросил чай,
перешел на кофе из турки.
часто гулял один,
ночью и без маршрута,
забывал про обед,
хоть и считал минуты.
отошел от книг,
зарывался в музыку и кино,
много молчал
и все чаще смотрел в окно.
полюбил апельсины,
выходить по утрам на балкон.
просыпался рано,
не досматривал страшный сон.
иногда оставался на кухне,
хотел сбежать,
но что-то держало -
мысли о ней и завтрак в кровать.
***
выбитые кирпичи в подворотнях -
шрамы города,
улицы пахнут дымом
с легким вкраплением солода.
перекрестки, истлевшей разметкой,
отправляют домой,
и каждый разбит,
с ощущением, будто впервой.
каждое слово на улице -
строка,
выходящая в свет, цепляя
за сердце исподтишка.
дети гурьбой под окнами,
голосят песни.
а что петь, если остается
лишь приближение смерти?
***
выбросил вещи,
открыл баночку с пустотой,
вылетел в космос,
как от первой встречи с тобой.
заворачивал в подворотни,
за мной следили дома,
холодным взглядом
из заброшенного окна.
оббивал одиноко бордюры,
заглядывался на горизонт,
корил свою память, что в ливень
не вытащил старый зонт,
но помнил тебя
