В течение следующих трех дней Нэйлер находился в постоянном движении, мало спал и сновал с потертой папкой из коричневой кожи, где держал протоколы допросов и компрометирующие материалы, между комнатами в Эссекс-хаусе, своим кабинетом близ коридора Тайного совета во дворце Уайтхолл, палатами королевских законников на Флит-стрит и резиденцией Парламентского комитета в Вестминстере. Во вторник, 28 августа, Закон забвения был одобрен Парламентом, а на следующий день в награду за труды Нэйлер удостоился приглашения сэра Эдварда Хайда проехаться с ним в карете из Вустер-хауса до Палаты лордов, чтобы стать свидетелем того, как его величество придаст акту своей подписью силу закона.

Облаченный в тяжелую мантию из черного и золотого бархата, лорд-канцлер восседал напротив Нэйлера. Рядом с ним располагался паж, по мясистому лицу вельможи струился пот, влажные ладони покоились на набалдашнике трости. Проезжая мимо Банкетного дома, он посмотрел на окно, через которое вывели короля-мученика в день казни.

– С неделю или две улицы будут залиты кровью, – пробормотал Хайд, – и на этом, будем надеяться, все успокоится.

Больше он не произнес ни слова до самого Вестминстера, где карета остановилась у входа для лордов.

– Ладно, – произнес канцлер. – Покончим с этим делом.

Нэйлер стоял у ограждения в Палате лордов и отстраненно наблюдал за зрелищем. Яркие краски, шум разговоров собравшихся пэров и членов Палаты общин, пронзительные кличи трубы, наступившая вдруг тишина, распахнувшаяся близ установленного в дальнем конце палаты трона дверь, давшая знак собранию встать, даже появление короля собственной персоной в короне и подбитой горностаем роскошной красной мантии – ничто не трогало его. По идее, это был миг его триумфа, но со времени утраты Сары он почти лишился способности чувствовать удовлетворение.

Хайд с трудом поднялся с Шерстяного мешка и дал слово королю.

Карл II был человеком крупным, примерно на фут выше отца, настоящее олицетворение монарха: красивый, мужественный, черноволосый, темноглазый – в юные годы его называли Черным мальчиком. Властным голосом он зачитал речь, написанную для него Хайдом и поправленную Нэйлером.

– Мне приходится иногда представать перед вами, но никогда не делал я этого с большей охотой, нежели сейчас. И мало найдется в королевстве людей, с таким нетерпением ожидающих принятия сего билля, нежели я…

Нэйлер обвел глазами зал, выхватив несколько знакомых лиц: его патрон маркиз Хартфорд, ныне возведенный до звания герцога Сомерсета, выглядел дряхлым и хрупким. Герцог Йоркский, младший брат короля, сидел возле трона со скучающим выражением на лице. Сэр Орландо Бриджман, верховный судья, которому предстояло как помогать правоведам выдвигать обвинения против цареубийц, так и председательствовать затем на суде над ними – всё в интересах беспристрастного разбирательства.

– …Те же предусмотрительность и благоразумие, кои подвигли меня выказать столь приятную моей натуре милость, побуждают меня проявить суровость и твердость. И призываю вас всех, милорды и джентльмены, поддержать меня в проявлении этой справедливой и необходимой суровости…

При повторении слова «суровость» глухой и мощный гул одобрения вознесся к кессонной крыше.

Вскоре все закончилось. Король завершил обращение горестной просьбой о деньгах, – очевидно, он сам вставил в последний момент эту фразу: «Со времени приезда в Англию я и шиллинга не могу дать своим братьям». Затем клерки положили перед ним Закон забвения, он склонился над столом, подписал, покивал в ответ на аплодисменты и удалился в ту же дверь, через которую вошел, кивнув нескольким знакомым. Хайд засеменил следом на распухших ногах, сделав Нэйлеру знак следовать за ним, в переполненный зал за троном.

С полдюжины женщин, увешанных драгоценностями, с модными высокими прическами и низкими вырезами, сбились в кучку, наблюдая за королем. Один прислужник, подойдя сзади, снял с его величества горностаевую мантию, другой, спереди, приподнялся на цыпочки и удалил корону. «Какой заурядный сделался вдруг у Карла вид, – подумал Нэйлер. – Встретившись с ним на улице, легко было бы его принять за какого-нибудь итальянского купца, идущего навестить портного».

Король стоял к нему в профиль, он улыбался и подмигивал дамам.

– Ваше величество, позвольте представить мистера Ричарда Нэйлера, – сказал Хайд, – который был самым усердным в деле привлечения к суду убийц вашего покойного отца.

Король неохотно оторвался от женщин и протянул руку. Нэйлер склонился и поцеловал ее.

– Ваше величество. – Его уже представляли два раза прежде, но суверен явно его не запомнил.

– Мы в высшей степени признательны за ваши труды… – Король бросил взгляд на Хайда.

– Нэйлер, – подсказал тот.

– Мистер Нэйлер. – Карл улыбнулся, кивнул, потом снова обратился к Хайду: – Надеюсь, все прошло достаточно неплохо, сэр Эдвард.

– Вы выглядели очень внушительно, ваше величество.

Самая рослая из женщин подошла и встала перед лорд-канцлером, потом взяла короля под руку.

– Не хватит ли политики для сего дня, сэр Эдвард? Я полагаю, его величеству необходимо отдохнуть часок-другой.

Король рассмеялся, показав белые зубы, и позволил себя увести.

Хайд постучал тростью по полу.

– Отдохнуть? Вот как она это называет?

– Она очень красивая, – осторожно заметил Нэйлер. – Кто это такая?

– Это миссис Палмер, – буркнул Хайд. – Только не говорите, что вы, при всех ваших шпионах, не слышали о ней. Король недавно поселил ее в доме рядом со своим дворцом.

Нэйлер сразу насторожился.

– И что же это за дом, сэр Эдвард?

– Ближайший, разумеется. Тот, в котором раньше жил Уолли.

Как только он смог вырваться, то есть примерно через час, Нэйлер поспешил прочь из Вестминстера, мимо таверн и узких двориков по Кинг-стрит в сторону дворца Уайтхолл.

Посреди улицы бежал ручей. Ближайшие ко дворцу здания все были построены во фламандском стиле: в три или четыре этажа, с террасами и остроконечными крышами, их эркерные окна с переплетами в виде ромбов смотрели на дорогу, деревянные части конструкции были позолочены и ярко раскрашены под стать прикрепленным над дверями гербам владельцев.

Нэйлер точно знал, какой из домов принадлежал Уолли, он наблюдал за ним с конца мая. Согласно его распоряжению Кэтрин Уолли, а также ее падчерице Фрэнсис Гофф с выводком малышни разрешено было остаться еще долго после того, как их должны были выселить. К сожалению, женщины были осторожны, не выдав ни единым намеком местонахождение своих мужчин. Тем не менее Нэйлер предпочитал держать их в поле зрения и был уверен, что пришел к взаимопониманию с комиссионером работ. Однако теперь их выселили ради любовницы короля, и герб семейства Уолли, на котором изображены были три китовые головы, пускающие фонтаны, сорвали, от него остались только отметины в кирпичной стене.

Он потерял их.

Нэйлер перешел улицу и дернул ручку звонка. Дверь открыл пожилой привратник.

– Да?

– День добрый. – Нэйлер коснулся шляпы. – Мне нужна миссис Уолли.

– Она съехала.

Из дома слышались музыка и женский смех. Что-то стеклянное упало на пол и разбилось. Привратник обернулся через плечо.

– Вы можете мне сказать, куда она уехала? Я друг семьи, очень близкий друг, – добавил Нэйлер.

В проходе за спиной привратника появился человек. Рубашка у него была расстегнута до пояса. Он держал за горлышко разбитую бутылку.

– Его величеству нужно еще вина.

Нэйлер узнал герцога Йоркского.

– Да, ваше высочество. – Привратник поклонился, бросил на Нэйлера извиняющийся взгляд и закрыл дверь.

Он вернулся на улицу. Ничто не могло его поразить и мало что удивляло. Если Господь решил возвести на престол такого субъекта, то кто такой Нэйлер, чтобы возражать? Но человека по имени Карл Стюарт он клеймил за безудержную похоть. Выждав пару минут, Нэйлер снова дернул колокольчик.