Голос ее звучал мягко, почти ласково. Прижатая к Хлёдвиру, она ощутила, как по его плечам прошла дрожь.

– Хочешь меня запугать? – Он наклонил голову, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Предупреждаю. Ты, видно, из тех мужчин, что желают каждую красивую женщину и потому сами себя убеждают, что она распутна. А убедив себя в этом, полагают себя вправе применять силу. Но многим приходится об этом пожалеть.

– А ты, стало быть, целомудренна, как… как… как все девы Гевьюн вместе взятые, хотя едва ли эта мать великанов может научить девушек скромности. Это после того как жила и с Эйриком, и с его братом, и еще с другим их братом, который убил второго?

– Ну у тебя и мысли! – рассердившись больше за братьев Эйрика, чем за себя, Снефрид хотела оттолкнуть его, но Хлёдвир ее не выпустил, и она уперлась ладонями ему в грудь. – Этими выдумками ты себя тешил весь долгий день на море?

– А теперь я хочу потешить моего воина.

– Ты сам просил, – мягко сказала Снефрид, подалась к нему, потянулась к лицу и поцеловала в губы.

И слегка дохнула в него той силой, что с ночи полнолуния жила в глубинах ее существа, растворенная в крови.

Хлёдвир даже не успел обрадоваться, что вроде как добился своего: в нем будто взвыл дикий зверь. Душу залило ощущение жуткой темной силы, цепенящей, разом вырвавшей власть над духом и телом.

Отлетев от Снефрид, Хлёдвир упал на земляной пол; от толчка и она едва не упала и привалилась к стене. С задушенным криком Хлёдвир покатился по полу, ударился о помост, потом об очаг. Черная сила кипела в нем, полностью лишив его власти над собой; все жилы и мышцы разрывала боль. Чужая мощь издала хриплый низкий рев, рвавшийся из его безвольно открытого рта, и глаза пучились от ужаса.

Снефрид жадно наблюдала за ним – она владела силой Одина-Бурого совсем недавно и не видела ее действия на людей. Хлёдвир катался по полу, размахивая руками, будто пытался уцепиться за что-нибудь и вновь обрести опору, вырваться из пут этой темной силы, но не мог – она была внутри.

Через несколько мгновений Снефрид взмахнула над ним жезлом вёльвы и позвала: назад! Глубоко вдохнула.

Хлёдвир застыл, скрючившись на полу. Черная сила покинула его, но и всякая другая тоже. Даже настоящий, выученный берсерк теряет силы после того, как в него войдет Один-Бурый и воодушевит на яростный бой. Простой же человек после прилива этой силы становится глиняной чашкой, ударом камня разбитой вдребезги.

Осторожно обойдя Хлёдвира, Снефрид удалилась в женский покой. Понадеялись они провести ночь с удобством! Но уж Хлёдвир ее больше тревожить не будет.

Стейна нашли: убегая через поле совсем в другую сторону, он попал в яму, вывихнул ногу и чуть с ума не сошел от страха, что мертвец его поймал и тянет под землю. Даже не мог отозваться на крики, и сыскали его, когда осветили ту яму факелом. На носилках из жердей и двери его принесли домой, и Асвард с Бергстейном вправили ему ногу. О наследстве Сэмунда он больше и слышать не хотел, но Бергстейн, тронутый его неудачей, пообещал, что отдаст несколько выпасов из своей доли. Снефрид пропела простые целебные заклинания, достав свой березовый «целящий жезл», и Стейн, успокоившись, заснул.

– Тихая выдалась ночка! – бормотал Асвард, когда все наконец стали устраиваться спать. – Вон уже и светает! Кетиль умно поступил, что остался в гостевом доме!

Хлёдвир молчал, сонно мигая, и выглядел точь-в-точь как человек, который с самого вечера спал глубоким сном и пропустил всю суету.

Асгард

…Когда Дрожащий Путь привел меня к воротам Асгарда, Хеймдалль уже ждал. Он был в обличье красно-рыжего быка и вид имел весьма грозный. Заступил мне дорогу и стал бить копытом землю, наклоняя огромные золотые рога и угрожающе фыркая.

– Привет и здоровья тебе, Хеймдалль! – сказала я. – Зачем ты принимаешь столь грозный вид? Я пришла издалека и очень устала, хочу поскорее найти приют и отдых. Не настолько же асы лишены чести, чтобы забыть законы гостеприимства!

Однако он не слушал, а все так же наступал на меня, нацелив свои острые, сверкающие рога мне в грудь и угрожающе пуская пар из ноздрей. Под тяжестью его копыт Дрожащий Путь затрясся еще сильнее.

Я взмахнула жезлом – и бык исчез. Хеймдаль принял свой обычный облик – очень крупного мужчины с широченной грудью и могучими мышцами. Красно-рыжая бычья шкура теперь была накинута на плечи. На правой руке его, держащей копье с золотым наконечником, было сразу девять пальцев – видимо, по одному от каждой из тех девяти дев, что стали его матерями. Лицом он был бы недурен – широкий прямоугольный лоб, нос с небольшой горбинкой, длинные белые волосы, обливавшие его плечи, спину и грудь сотнями пенных ручьев, – если бы не очень сурово насупленные брови над синими глазами и не плотно сжатые губы, которые, казалось, никакая сила не разомкнет ни для улыбки, ни для поцелуя. Если не считать того его похода по человеческим жилищам, даже мне неизвестно, чтобы он хоть раз за всю свою вечность кого-то поцеловал. Те, кто появился на свет раньше меня, этого не умеют: любовь и все способы ее выражения пришли в мир лишь со мной.

– Чего тебе здесь надо? – спросил он, недовольный превращением – все же в облике существа, наделенного разумом и речью, гораздо труднее направить оружие на женщину, чем когда ты всего лишь бык. – Убирайся отсюда! Я тебя знаю. Ты – Хейд, ты только и знаешь, что этим вот жезлом творить всяческое зло, как в обычае у вас, вещих жен! Ты довольно себя показала. Ступай отсюда, иначе получишь этим вот копьем прямо в твое нечестивое сердце!

По человеческим меркам, его облик был совсем не стар, но древность сказывалась в каждом его слове, каждом движении – по-великаньи мощном и неуклюжем. Однако его древность не означала дряхлости, и он достойно нес обязанности стража Асгарда.

– Ах, Хеймдалль! – Я покачала головой. – Ты ведь самый старший из жителей Асгарда. Ты существовал еще до асов и даже до ванов. Ты посадил Мировой Ясень и вырастил его из крохотного семечка, чтобы девять миров могли разместиться в его ветвях и корнях. Почему же ты так унизился, что стал стражником асов при вратах, будто раб? Благодаря тебе существуют все миры, и Асгард тоже, а ты ютишься на самом его краю, у ворот!

– Я создал мир, и я его охраняю! – так же хмуро сказал он. – От таких, как ты! Убирайся, ну!

И поднял копье, наставив острие мне в грудь.

Я подняла жезл и негромко запела. Однако он и правда боялся меня, потому что немедленно нанес удар.

Золотое копье ударило мне в сердце, как молния. Всю меня охватил жар, грудь пронзила боль, кровь вскипела, пламя одело меня… и опало. Я стояла перед воротами Асгарда, а земля вокруг меня была усыпана прахом моего прежнего облика. Теперь я тоже стала собой. Только я вся была цвета пепла – платье, волосы, глаза.

– Это ты! – Хеймдалль отшатнулся, и теперь ему пришлось использовать копье как посох для опоры. – Диса ванов!

– Рада, что ты меня не забыл, – я улыбнулась. – А ведь сколько веков прошло с тех пор, как мы с тобой сотворили все человеческие роды.

– Мы с тобой? – Он опять нахмурился. – Ты лжешь! Я сделал это один!

Я расхохоталась. Он так стар и должен знать, откуда берется все живое, но почему-то не видит дальше собственного носа.

– Да уж, конечно, когда ты ложился в постель третьим сначала с Прабабкой и ее мужем, потом с Бабкой, потом с Матерью и Отцом, меня с вами не было – тебе так казалось. Но сам подумай – что может на свете родиться без участия самой Жизни? Ничего. Я уже была там, когда ты пришел, во всех этих домах, в крови прабабок, бабок и матерей. Мы с тобой вместе сотворили все населяющие Мидгард роды. Так неужели ты преградишь мне путь, когда я иду, чтобы позаботиться о счастье наших с тобою общих земных потомков?

Он задумался, опираясь на копье, и, в бычьей шкуре, составлявшей всю его одежду, выглядел как старый пастух, всю жизнь ходивший за скотом – из тех, что жили тысячи и десятки, может, даже сотни тысяч лет назад. Сколько раз я наблюдала, как такие мирно умирали, сидя на камне и привычно опираясь на посох, пока их стадо паслось, не замечая, что пастух уже его не видит.