Ингрид вновь ощутила себя испуганной девушкой, прижавшейся ко дну лодки. Но страх этот быстро прошёл. Она знала, что справедливость и правда на её стороне, а потому боги заступятся за неё. Ей стоило лишь снова собрать в кулак всю свою гордость и бросить её в лицо Ольгиру.

– Для меня не пустой, – громко прошептала она, глядя на него снизу вверх.

Краска, было схлынувшая, уже вновь вернулась к её щекам. Губы налились алым цветом. Ольгир опустил руку, посмотрев на неё как на чужую. Он сам будто не ожидал того от себя, и Ингрид, заметив его замешательство, приняла ещё более горделивый вид. Ольгир оробел и отступил от неё.

– Я не верю твоим деревяшкам, и они мне пусть не верят, – упрямо пробормотал он.

Собравшись выйти из комнаты, он вдруг обернулся и снова бросил взгляд на Ингрид.

– Приходил твой отец, – мрачно произнёс Ольгир.

Руки Ингрид вмиг похолодели, но, помня о своём намерении, она не выдала чувств.

– Такой же, как и ты, – продолжал Ольгир. – Я предложил ему богатые земли за тебя и своё расположение, а он лишь кричал о том, что я украл тебя и держу в плену. Я того не хотел, но моим хускарлам пришлось выпроводить его, пока он не наворотил бед.

Подбородок Ингрид задрожал, она еле сдерживала ярость, перемешанную со слезами. Ни дня не прошло, чтобы она не думала о своём отце, волновалась за его самочувствие и дух. Он был слабее её, мягче, и её заточение вмиг показалось ей не столь страшным наказанием, каким ужасным для её отца было бремя одиночества и отчаяния.

– Вели передать ему весть от меня, – холодно промолвила она.

Губы Ольгира искривила усмешка.

– Будешь велеть, когда станешь женой конунга, – бросил он с ухмылкой. – Когда будешь моей.

И вышел.

Ингрид распирала ярость.

– Когда будешь моей, – злобно и нахально передразнила она. – Я и так твоя, и только твоя.

Она принялась развязывать бусы, но дрожащие пальцы почти не слушались её.

– Я и так твоя. Твоя смерть!

Ольгир осмотрел большую залу. После смерти отца и брата в ней будто бы что-то переменилось. Раньше они жили в Онаскане лишь летом, весной да в осенний месяц, а на зиму уезжали в усадьбу, где праздновали кровавый месяц и Йоль, но за последний год отцу резко стало хуже, и он испытывал боль от нахождения в седле или же от тряски в повозке, даже от мерного покачивания ладьи ему становилось худо. Больше года они жили здесь, в Большом доме в Онаскане, и Ольгиру сейчас, как никогда раньше, захотелось укрыться в усадьбе и больше никогда не казать оттуда носу.

Он стоял посреди залы, думая о своём, как раньше делал отец, но если от отца веяло мудростью и силой, то Ольгир, находясь здесь в качестве конунга, чувствовал себя последним дураком.

Но все его мысли неизменно возвращались к Ингрид. Ни о чём другом он больше не мог и помыслить – она изжила из головы всё остальное. Он желал её всем своим естеством, а потому не хотел никуда отпускать. Её образ стал для него безумным и диким старым богом, которому он разве что не молился. Ни одна женщина не могла утолить его жажды, и ни одна кружка пива не могла отвлечь его от дурных помыслов, ведь вместе с мыслями о ней приходили и думы о проклятии и клятве. Он лгал ей и себе, будто бы не боялся тех непонятных слов, произнесённых в круге. Чернота и страх охватывали его, лишая сна по ночам. Так кошмарно было ему лишь в те ночи, когда луна неумолимо близилась к своей полноте. Ольгир качался взад-вперёд, баюкая свою ярость.

Ох, как же он был слаб!

Неужели проклятие принцессы троллей уже принялось лишать его жизненных сил?

Ольгир вздрогнул, услышав почти беззвучные шаги за своей спиной. Он обернулся, вперив тяжёлый взгляд в вошедшего, но то был всего лишь аколут.

– А, это ты, Ситка. – Ольгир облегчённо выдохнул. – Здравствуй и проходи.

Ситрик замешкался. Он явно не понимал, как подобает вести себя с конунгом. Ольгир коротко фыркнул, будто бы смеясь.

– Да полно тебе, иди сюда. Не стесняйся. – Едва наречённый конунг тепло посмотрел на давнего друга.

Ситрик приблизился, сгорбленный, и Ольгир привычно хлопнул друга по спине, чтобы тот перестал сутулиться. Вместе они уселись за стол, и Ольгир тут же опустил голову в ладони.

– Я совершенно не знаю, что мне делать. – Он с надеждой посмотрел на Ситрика.

Тот открыл было рот, но Ольгир тут же перебил его:

– Но если ты предложишь мне обратиться к богу и помолиться, я сочту это отличной шуткой.

Ситрик зарделся.

– Я не то хотел сказать.

– А что хотел?

Ситрик молчал, думал.

– Я не знаю, что тебя тревожит, на самом-то деле, – наконец тихо произнёс он. Голос его всегда был тихим, еле различимым, но Ольгир привык не просто слышать друга, но и слушать.

Конунг вздохнул. Неохотно он рассказал о клятве, которую они вместе с Ингрид дали у резных богов. Сказал и о том, что ждёт его, если он не сдержит слово. Ситрик нахмурился.

– Кажется, я знаю, что делать тебе.

– И что же? – Ольгир нетерпеливо дёрнулся навстречу, готовый ловить каждое слово.

– Если она ведьма и сейдкона, то её сила исходит от старых богов. А если её обратить в новую веру, то её проклятие и клятва немедленно потеряют силу. Боги отвернутся от неё и не будут мстить за ту женщину, что больше им не принадлежит.

Ольгир округлил глаза и на радостях хлопнул Ситрика по плечу.

– Ай да Ситка, мудрая ты голова! – воскликнул он.

Лицо его оживилось.

– Наверное, стоит сделать это тайно, чтобы в городе не узнали. А сразу после можно будет и свадьбу сыграть. – Ольгир нахмурился. – Нет, сразу не сыграешь. Пир бы закатить, да такой, чтобы потом всю жизнь вспоминать. А сейчас, пока траур, ничего нельзя. Только скорбно молиться.

Он откинулся на спинку кресла, пытаясь на пальцах сосчитать оставшиеся дни. Ситрик молчаливо выжидал.

– Ладно. Должны успеть аккурат к уборке хлеба. – Ольгир отмахнулся. – К окончанию жатвы будет тебе ровно сорок дней.

– Скорее тридцать. Если растянуть уборку, то можно попасть под заморозки или град и сгубить часть урожая, – негромко поправил Ситрик, и Ольгир смерил его яростным взглядом.

– Не столь важно.

– Послушай, Ольгир, – Ситрик обратился будто бы просящим тоном, и конунг кивнул ему, готовый выслушать. – Я думаю, ей сейчас всё в новинку и всё видится пугающим, тем более что ты пока даже не позволил ей выйти из своих покоев…

– Ну?

– Разреши ей выходить из покоев и ужинать со всеми. Пусть она привыкнет к Онаскану, к его традициям и людям, иначе она растеряется на крестинах или на свадьбе и сделает что-то, что опозорит тебя. Раз уж ты говоришь, что она принцесса троллей, то пусть будет для всех в первую очередь принцессой, а не троллем.

Ольгир призадумался.

– Наверное, ты прав. Она дикая и своенравная.

– Этим она и полюбилась тебе? – Ситрик поднял взгляд на Ольгира и заглянул ему в глаза. Казалось, тот не ожидал такого вопроса.

– Полюбилась? – Ольгир качнул головой. – Меня тянет к ней неумолимо. Я хочу владеть ею. Но чтобы любить… Нет. Я любил брата и мать, когда-то давно отца, но её… нет.

Это признание ему далось с трудом. Он в тот же миг посмотрел на друга с плохо скрываемым раздражением и хлопнул по столу.

– Глупые слова. Забудь.

Ситрик внимательно следил за каждым движением Ольгира. Его резкость и частые перемены настроения не пугали аколута – он к тому привык. Но что-то чёрное сидело глубоко внутри его друга, и Ситрик никак не мог уловить что. Проклятие, о котором говорил Ольгир, или что-то иное?

– Я бы хотел помочь, – нерешительно произнёс Ситрик.

Ольгир отвернулся.

– Помогай, – грубо бросил он.

Ингрид рассматривала тонкие серебряные обручья, что утром ей принесла служанка. Девушка была мила и пуглива, и Ингрид даже не обратила на неё внимания. Она надела звенящие путы на руки, но тут же недовольно сняла. Что толку от серебра, если Ингрид не может на него купить для отца какой-нибудь причудливый музыкальный инструмент, вроде кантеле, или что-то ещё, что было действительно важно и нужно им обоим.