Я хотел уехать туда, где никогда не бывает лета.

Сколько я помню себя – я всегда, всегда этого хотел.

Я провел детство и юность в странном месте. Климат проклятой планеты неотвратимо менялся, и с каждым годом лето наступало все раньше, длилось все дольше, и жарило все беспощадней. Мне представлялось, что еще лет двадцать, и даже самые отъявленные летолюбы из тех, что меня окружали, заметят, что их нешуточно припекает. И тогда начнется массовая миграция летолюбов на север – в Карелию, Скандинавию, на Аляску, в Канаду. Я рассчитывал оказаться умней их всех: опередить эту волну и, главное, перебраться не туда, где впоследствии станет слишком тесно, а на какой-нибудь зеленый, прохладный остров – вроде Исландии.

Я предполагал, что когда масштабы переселения летолюбов станут очевидны, островные бюрократы предупредительно закроют иммиграцию. И все, о чем мне нужно позаботиться – чтобы к тому моменту я уже был на острове. С островными документами и островной работой.

А менталитет островитянина у меня всегда был.

Но время шло, и эти планы как-то сами собой рассыпались. После некоторых мыканий, не представляющих интереса даже для изложения в кругу семьи, и разменяв четвертый десяток, вместо прохладного, зеленого острова я оказался в Праге.

Я приехал в январе, в мертвый сезон, когда в городе почти нет туристов. У меня был двухгодичный контракт с маленькой чешской фирмой, на сумму, от которой, за вычетом налогов, ренты и счетов, мало что оставалось. Пытаясь как-то приобщиться к своему новому, хоть и временному, пристанищу, я, помнится, много гулял пешком. В выходные дни, когда город оживал к ночи, подолгу бродил по улочкам Старого места и Малой страны – чувствуя себя так, словно без приглашения заявился на вечеринку к незнакомым мне людям, а никто даже не заметил моего появления.

В общем и целом, я довольно скверно тогда проводил свои дни. Вечерами, после работы захаживал в дешевый китайский ресторан, расположенный в первом этаже дома, где я снимал квартиру. Медленно пережевывал ужин и бесполезные воспоминания. Затем отправлялся бродить по городу.

И в один из таких вечеров я встретил Веру. Была пятница, было холодно, шел дождь. Я хорошо помню ее расширенные зрачки и помню, что она первым делом сказала мне, когда мы встретились взглядами:

– Я не всегда такая.

Мы сидели «У златехо строму». В тесном подвальном помещении, на барной стойке танцевали три молодые девушки в нижнем белье; буквально у самых их ног толкались пьяные, обкуренные, обдолбанные англичане, немцы, голландцы, и другой сброд неопределенного происхождения.

За соседним столиком молодые люди в одинаковых костюмах через трубочки пили виски-колу из общего ведра объемом в добрых несколько литров. Очевидно, они прилетели сюда на мальчишник.

Кивнув в их сторону, Вера мрачно прокомментировала:

– Средневековые эпидемии их ничему не научили.

Я не понимал, зачем она привела меня в это место. Ее же саму, казалось, полностью захватило представление.

Я тоже стал смотреть на танцовщиц. Одна из них была особенно хороша – высокая, смуглая, черноволосая; в тот самый момент, когда она потянула застежку бюстгальтера, Вера, проследив направление моего взгляда, неожиданно проорала мне в ухо, почти оглушив меня:

– Понравилась?!!

Я потер ухо и молча кивнул.

– Хочешь, познакомлю? – спросила она уже тише и после некоторой паузы.

– Ты ее знаешь?

– Это Маркета. Моя сестра.

Я удивился. У девушки было типично чешское имя и типично чешские черты лица.

– Так она тоже русская? – спросил я.

– Нет, она чешка. Как и говенный муж моей матери.

– То есть, вы сводные?

Вера внимательно посмотрела на меня.

– А ты немного туповат, да? – спросила она с некоторым раздражением. – Разумеется, сводные. Ты посмотри на ее рожу. Она могла бы быть мне родней?

Я пожал плечами. Сходства в них и впрямь было немного.

Некоторое время мы молча наблюдали за Маркетой, которая теперь танцевала топлес. У нее было худое, гибкое тело и красивая, большая грудь – правда, несколько неестественной формы, что выдавало работу хирурга. Я обратил внимание на то, что выражение ее лица было совершенно каменным. Взглянув на Веру, я обнаружил то же выражение и на ее лице.

– А зачем мы пришли сюда? – спросил я наконец. – Увидеть голой твою сестру?

Вера кивнула, ни на секунду не отвлекаясь от шоу. Она буквально ела несчастную глазами, и, если бы было возможно взглядом столкнуть ее со стойки, или хотя бы сломать ей каблук, Вере бы это удалось. Спустя некоторое время, все еще глядя мимо меня на «сцену», она спросила:

– Не хочешь пику?

Пикой, или первитином, в Чехии называют метамфетамин. Я покачал головой.

– Почему?

– Это сутки не спать, – ответил я.

– И что? Завтра суббота.

– Не имеет значения… Так все-таки, на черта мы здесь?

Возникла довольно длинная пауза. Затем Вера процедила сквозь зубы:

– Эта шмара сломала жизнь хорошему человеку. И мне заодно.

Я уже начал догадываться, о чем идет речь, а она продолжала:

– Она это делает, сколько я ее знаю, понимаешь? Стоит мне кого-то найти, как она тут же начинает вертеть перед ним жопой. Я раньше ненавидела ее, но старалась держать себя в руках, мы же, вроде как, семья. Но за этого я собиралась замуж, – она запнулась и умолкла.

– Он сейчас не с ней, так? – догадался я.

Вера покачала головой.

– Но и не с тобой?

Она пристально посмотрела на меня, затем отвернулась и проговорила куда-то в сторону, так, что я едва расслышал ее:

– Он в дурке.

– А это еще почему?

– Пытался убить себя. Она попользовалась им, самоутвердилась за мой счет – и выкинула. Как и всех остальных. А этот дурак, я же готова была его простить. Сколько я навещала его, сколько носила ему домашней еды, вилась вокруг него. Но ему, хоть ты тресни, теперь подавай Маркету. Я как-то раз не выдержала, спросила у нее: Маркета, ну что ты с ними такое делаешь? Ну что, ты ртом создаешь давление в десять атмосфер?..

– Выходит, здесь ты ее наказываешь?

– Разумеется. Мозгов-то бог Маркете не дал; Маркета – дочь своего отца. Поэтому, пока я училась, Маркета дурью маялась. А теперь посмотри на нее. Ты даже не представляешь себе, какое удовольствие мне доставляет наблюдать, как она голой извивается у шеста, а всякие уроды – вот вроде тебя – ей деньги в трусы засовывают.

– И как, это работает? – поинтересовался я.

– Что?

– Наказание.

Вера расхохоталась.

– Ну, учитывая то, что она сменила уже третий притон, пытаясь от меня избавиться, думаю, да. На прошлом месте даже пыталась договориться с охраной, чтоб меня не впускали. Но я ведь ничего такого не делаю, верно? Прихожу, плачу за вход, как все, покупаю коктейли, глазею на шлюх.

Она снова внимательно посмотрела на меня, и повторила вопрос, с которого начался наш разговор:

– Ну, так что скажешь? Нравится она тебе? Познакомлю?

Понимая, что в данный момент это плохая шутка, я, тем не менее, изобразил на своем лице самый неподдельный интерес и живо кивнул. Тогда она придвинулась ближе, залезла рукой мне под свитер и потрогала мой живот; после, неопределенно хмыкнув, с безнадежным выражением лица покачала головой:

– Нет, это никуда не годится. Трата времени. Маркета любит, чтобы все было по высшему классу, понимаешь? Кубики пресса должны быть такими рельефными, чтобы между ними можно было вставить зубочистку. А в тебя зубочистку можно только воткнуть.

Она убрала руку. Какое-то время мы просто сидели молча. А потом я, сам не зная, зачем, спросил:

– А ты и сейчас простила бы экс-жениха?

– Да, – ответила она, почти не задумываясь.