Принц Семульгада достиг своего двадцатидвухлетия. Пышные торжества планировались в честь этого знаменательного события. Сотни слуг носились по просторным золотым комнатам дворца. Они чистили серебряную посуду, украшенную самоцветами, выбивали пыль из парчовых подушек и штор, расправляли гобелены, повествующие о доблестях молодого принца; они охапками расставляли изумительной красоты цветы, снопы пахучих трав, устилали полы мягкими шерстяными коврами и сухим камышом. Одним словом – вместо принца во дворце царил переполох.

В честь именинника были опустошены королевские винные погреба, забито сто быков и тысяча фазанов, множество прекраснейших невольниц готовились танцевать для именитых гостей.

Сенешалк с утра бегал весь в мыле, пена бешенства свисала с его толстых губ, а пот ручьями лился по жирному лицу: праздник был на грани срыва, принц отказывался участвовать в торжествах, принц хандрил и не выходил из своих покоев. И обвинят в этом сенешалка, скажут, конечно, что это он не сумел угодить своему господину, и отрубят бедняге голову. Что бы ни делали приближенные рыцари и советники, ничего не помогало, ни музыка, ни любимые конкубины, ни кулинарные чудеса придворного повара, ни мудрые беседы – ничего не могло вдохнуть жизнь и улыбку в бледные хмурые уста принца. Придворный лекарь, осмотрев царственное тело, заявил, что ничем он не болен, а дело тут в тайной тоске, грызущей принца, сам же повелитель отказался поведать бедняге-лекарю причину своей грусти и пообещал вырвать ему язык, если он еще раз заикнется об этом.

Некогда сильный и бесстрашный правитель таял на глазах. Принц, любивший военные забавы со своими воинами, теперь и не появлялся во дворе казармы, не приглашал для бесед по стратегии военачальников, не занимался ни судом, ни государством, оставив все эти заботы на долю сенешалка. И вот, дабы разогнать тоску своего господина, сенешалк затеял праздник в честь его дня рождения, пригласил царственных особ, лучших людей, богатейших торговцев и доблестнейших рыцарей, но принц… отказался выходить нынче вечером к гостям, велев, если им так хочется, праздновать без него. Со вчерашнего дня никого принц к себе не допускал, слуг и конкубин он прогнал из королевских покоев и заложил дверь, все попытки принести ему еды или лакомств оказывались бесплодны. Приготовления к празднику были почти окончены, гости из дальних мест уже съехались, а он, сенешалк, принца Семульгада в отчаянии заламывал руки и кусал локти.

Это было самым страшным, что он мог придумать: соберется весь цвет мира для того, чтобы… поздравить сенешалка. Многие воспримут это как оскорбление, политика государства пойдет под откос, а его, вернейшего патриота, казнят. От этого пот ручьями стекал по его толстому круглому лицу, застревая в складках подбородка. Сенешалк еще никогда так не боялся. Даже в молодости, сражаясь один против десяти воинов короля Пастранта, он не трясся, наверное, годы берут свое. Но это… такой нелепый и постыдный конец!

Устав, наконец, от мучительных терзаний, он сел на табурет возле кухни, откуда доносились соблазнительные запахи праздничного обеда, последнего в жизни сенешалка. Ну, надо же было случиться такому горю именно теперь, когда расцвет его власти затмил даже самого принца, предпочитавшего войну и развлечения государственным делам! Ему ничего не стоило уговорить молодого государя подписать любой приказ, а вот суметь развеять тоску он не смог – какой провал, какой позор для столь опытного политика!

Мальчишка-поваренок несся сломя голову с огромной стопкой тарелок и, запнувшись о вытянутые ноги сенешалка, со всего размаху шлепнулся о пол; тарелки вылетели у него из рук, и множество блестящих осколков брызнуло на каменный пол, произведя сильнейший грохот. Подняв чумазую головенку, мальчишка со страхом смотрел на сенешалка, который, в свою очередь, взирал на поваренка с бесконечной грустью. Подождав немного, и видя, что его не собираются избивать, мальчишка встал на колени, подполз к сенешалку и бесконечным раболепием склонился перед ним.

Сенешалк хотел, было, закатить ему оплеуху, но почему-то передумал.

Ошеломленный поваренок, ожидавший удара и посему поводу зажмуривший глаза, чтобы было не так больно, открыл сначала один глаз, затем другой, и, видя уже, что с сенешалком что-то неладно, поцеловал его башмаки.

Это позабавило знатного вельможу, и он улыбнулся, правда, очень грустно.

Увидев улыбку, добрую, на лице сенешалка, мальчишка онемел окончательно, он никак не мог взять в толк, а доброта господина пугала больше, нежели привычная жестокость.

– Иди отсюда, мальчик, – как и любая забава, надоела сенешалку и эта.

Поваренок отошел к куче осколков и начал собирать их, но вдруг, найдя что-то заслуживающее внимания, подполз обратно к сенешалку и молча протянул ему на маленькой и не очень чистой ладошке золотой зуб, самый настоящий, кощунственный, кошмарный, постыдно-невероятный, вызвавший у сенешалка невольное содрогание. Но, подчиняясь какой-то неведомой силе, он взял предложенный дар. Эта беда окончательно сломила прожженного политика, и, уронив голову на руки, он горестно, бесслезно заплакал.

Видя такое преступление всех правил, мальчишка невольно проникся идеей о своем великом предназначении. Разве небеса не лишили его родителей и не бросили у ворот королевского дворца, разве не смягчили они сердце жестокого господина и не отвели его руку, разве не стал он свидетелем постыдного и тайного горя железного сенешалка? Так он, вероятно, способен на большее, надо только спросить на что.

– Чего желает мой господин? – без малейшего подобострастия, чистым звонким мальчишеским голосом спросил он.

Сенешалк, не поднимая головы, только махнул ему рукой, не обратив внимания на открытую непочтительность его тона.

Невероятно осмелев, поваренок повторил свой вопрос. Только тогда сенешалк поднял голову и с сожалением подумал, что уже даже слуги смеют ему перечить. И снова не стал он бить мальчишку и грустно ответил:

– Твой господин желает, чтобы ты оставил его. Нет, постой! – спохватился он, видя, что мальчик собирается вернуться к своим черепкам. – Поди в залу и принеси оттуда бутылку вина.

Просиявший поваренок со всех ног кинулся выполнять поручение, босые пятки сверкали на мягких коврах и каменных лестницах, пока не принесли его к дверям пиршественного зала, там десятки слуг, как пчелы в улье, кружились вокруг длинного стола, ломившегося от наставленных на него яств.

Выхватив у подбежавшего служки блюдо с жареной дичью и качаясь под его тяжестью, мальчишка прошмыгнул в залу. Прикрываясь жарким, как щитом, он стащил со стола бутылку вина, сунул ее в штаны, грохнул на стол блюда и нараскоряку побежал к выходу под удивленными взглядами слуг. Миновав недоверчивых стражей поневоле, он стремглав помчался к кухне, где оставил своего безутешного хозяина, но с огорчением увидел, что табуретка сиротливо стоит у стены, а сенешалка нет.

Наверное, потребность быть нужным, помогать и сочувствовать была в мальчике сильнее голоса разума, который советовал ему заняться кучей осколков, иначе как объяснить тот факт, что махнув рукой на битую посуду так, как не махнул бы и сам король, он не побоялся пойти на поиски сенешалка.

Остановив важного распорядителя, он осведомился у него, где найти сенешалка, ибо он приказал принести ему бутылку вина. Распорядитель, конечно, не поверил, но указал мальчику путь, возможно, в нем говорила природа зверя, предвкушающего муки бедняги, посмевшего нарушить покой вспыльчивого сенешалка.

Но он ошибался: не было покоя господину сенешалку. Безуспешно пытался он достучаться в покои принца, напрасно через дверь уговаривал его выйти к гостям – сенешалка послали туда, где живут недоброжелательные существа. Легко представить отчаяние, завладевшее почтенным господином от последних слов принца, определенно, дни, нет, часы его жизни были сочтены. Огорченный, он удалился в свои покои и предался, как и принц, черной меланхолии.