Но сейчас, начисто позабыв о кулинарном аспекте своих взаимоотношений, обитатели леса сидели бок о бок на этой заснеженной поляне и буравили матушку многооким, немигающим взором.

Матушка немедленно обратила внимание на два существенных обстоятельства. Первое заключалось в том, что перед ней предстал безукоризненный срез всего лесного сообщества.

Что до другого обстоятельства, матушка сочла необходимым огласить его вслух:

— Я вам честно скажу: что это за чары, я не знаю. Только верьте мне, они вам не помогут. А когда они чуть рассеются, слово даю, кое-кому придется вовсю повилять своими вонючими задницами.

Никто не шелохнулся и не издал ни звука, если не считать престарелого барсука, внезапно испражнившегося с видом виноватым и ошарашенным.

— Слушайте, — продолжала матушка, — я все равно ничем помочь не могу. Зря только время потратили, сюда добираясь. Этот человек — новый хозяин страны. Это его королевство. И я не собираюсь затевать с ним разборки. Нет у меня на это никакого права, потому что я вообще не должна вмешиваться в дела властей. Все как-нибудь утрясется, а уж хорошо или плохо после этого будет — это не моё дело. Знаете, как это называется? Золотое правило магии. Заклинания власти не помогают, потому что всех околдовать ты все равно не сможешь.

Матушка выпрямилась на табуретке, преисполняясь благодарности стародавней традиции, запрещающей волшебникам восходить на престол. И припомнила собственные ощущения, нахлынувшие в те считанные мгновения, когда на ее голове оказалась корона.

Если уж такие штуковины, как короны, в самом деле пагубно воздействуют на умных людей, то лучше навек передать их в пользование типам, у которых брови ползут к переносице, стоит им попробовать задуматься. Между прочим, такие люди куда лучше управляются с коронами.

— Человек сам должен разобраться, тут вы не поспорите, — добавила матушка и сразу же ощутила на себе весьма выразительный взгляд одного здорового оленя. — Да, знаю, он убил старого короля, — покорно признала матушка Ветровоск. — Так это же нормальный ход вещей, закон природы! Неужели вам это надо объяснять? Выживает тот, кто выживает. Кролик потому и кролик, что следит за тем, чтобы его не слопали. — Она отстучала короткую дробь о коленную чашечку. — А ведь вы сами недолюбливали старого короля. Сколько он вашего брата перебил…

Три сотни пар пытливых глаз упорно продолжали буравить ее.

— И нечего на меня так пялиться! — взвилась матушка. — Я в это дело не полезу. Это вам король не приглянулся, а не мне. И чем это может кончиться, вы подумали? Кстати, лично мне он ничего плохого не сделал.

Во взгляде потомственно косоглазого хорька отразилась такая укоризна, что матушка не выдержала.

— Ну да, это эгоистично, что с того? — огрызнулась она. — Черта настоящей ведьмы. Все, счастливо оставаться. — И матушка, протаранив сугроб, попыталась хлопнуть дверью. Эффект был чуть подпорчен тем, что, прежде чем закрыться, дверь дважды застревала.

Скрывшись в доме, матушка наглухо зашторила окна, опустилась в кресло-качалку и принялась раскачиваться, описывая головокружительные Дуги.

— Вот так вот! — твердила она. — Я в это вмешиваться не могу. И точка.

Неуклюже проседая в колею, компания комедиантов приближалась к очередному городку, настолько незначительному, что его название актеры упорно не могли запомнить. Зимнее солнце вплотную прижималось к капустным угодьям равнины, что, густо унавоженным сырым туманом, так что беззвучная рыхлость пейзажа лишь усиливала пронзительный скрежет колес.

Хьюл сидел в последней повозке, перекинув через борт свои маленькие ножки.

Он сделал все, что было в его силах. Витоллер лично вверил ему заботы о воспитании Томджона. «Ты с этим лучше меня управишься, — заявил тогда Витоллер. И добавил с обычным для него тактом: — Да и ростом вы одинаковые».

Только ничегошеньки из этого не вышло.

— Яблоко, — повторил Хьюл, вертя фрукт в ладони.

Томджон ласково улыбнулся. Ему было почти три годика, а он еще не произнес ни единого слова, смысл которого был бы доступен для окружающих. В душе Хьюла теснились самые мрачные предчувствия относительно затеянной ведьмами интриги.

— Все равно, он у нас смышленый, — заметила госпожа Витоллер, которая, устроившись под тентом, латала прорехи на кольчуге. — И как что называется, тоже знает. Все понимает и делает то, что ему говорят. Жаль только, сам ничего не говорит. — И она с нежностью потрепала мальчика по щеке.

Хьюл вручил яблоко Томджону. Тот принял его с весьма хмурым видом.

— Кажется мне, хозяйка, ведьмы за твой счет обтяпали какое-то свое грязное дельце. О подменышах слышали? Раньше такие частенько встречались. Моя прапрабабушка рассказывала, что у нас тоже один подобный случай был: эльфы подменили гномика человеческим детенышем. Когда он начал головой притолоки сбивать, тогда-то мы и поняли, что случилось. А ведь никто подвоха не почуял.

— Легко ль учуять вам подвох? Как сочен спелый плод, Покуда мякоть внешнюю уста с него не снимут, Так, словно спелый плод, налито жизнью сердце Человечье, покуда не раскопана в него лазейка, Дурманят взор его цветы, покуда мерзостная гниль Вслед за укусом не пойдет из затхлой сердцевины…

Оба взрослых ошалело уставились на Томджона. Тот ласково кивнул им и вновь принялся за яблоко.

— Да ведь это же был монолог Червя из «Тирана»… — только и смог прошептать Хьюл. Его хваленое красноречие на этот раз напрочь отказало. — Будь я проклят! — добавил он спустя минуту.

— Послушай, он говорил точь-в-точь как… — прошептала госпожа Витоллер.

— Я должен разыскать Витоллера! — вскричал Хьюл, откидывая задний бортик телеги.

В течение следующей минуты он прыгал через обледенелые лужицы, направляясь к началу кавалькады, где глава труппы, насвистывая веселый мотивчик, вел свой театр навстречу славе.

— С пожара или на пожар, б'зугда-зьяра?[9] — весело приветствовал он гнома.

— Идем со мной! Он заговорил!

— Заговорил?!

Хьюл подскакивал, точно заведенный.

— Он декламирует роли! — воскликнул он. — Идем же скорее! И говорит он точь-в-точь как…

— …Я? — ошарашенно проговорил Витоллер несколькими минутами позже, когда весь комедиантский караван был отведен под безлиственную сень маленькой рощицы, приютившейся у дороги. — Неужели я именно так произношу этот отрывок?

— Именно так! — хором подтвердили соратники и друзья.

Юный Вилликинс, воплощающий, как правило, женские образы, легонько ткнул пальцем Томджона, который стоял на перевернутом вверх дном бочонке в центре плотного кольца зрителей.

— Малыш, а может, ты вспомнишь и мой монолог из «Развлеки себя сам»?

Томджон кивнул и начал:

— Так знайте, что не умер тот, кто погребен под этим камнем. Ведь если б только Смерть способен был внимать…

Красное яблоко солнца все ниже клонилось к взмокшим полям, по которым одна за другой лениво перекатывались клубы тумана. Видавшие виды актеры, раскрыв рты, пялились на декламирующего мальчика. Хьюл под конец монолога аж прослезился.

— Да чтоб мне провалиться, — промычал он. — Ай да сукин я сын, вон ведь какие вещи писать могу. — И он шумно высморкался.

— Неужто и я произношу все именно так? — выдавил побелевший Вилликинс.

Витоллер с отеческой мягкостью потрепал его по плечу:

— Если бы ты, малыш, мог произносить это так, как он, то не торчал бы сейчас по задницу в грязи посреди этих диких полей и не пил бы чай из капусты.

Тут он громко хлопнул в ладоши.

— Так, довольно, довольно, — заорал он, выпуская в морозный воздух клуб пара. — Все по местам, живо. Затемно нужно быть у стен Сто Дата.

Актеры, невнятно ропща, стряхивали с себя чары и брели к своим фургонам, а Витоллер поманил к себе гнома и обхватил рукой его за плечи или, точнее, за верхнюю часть головы.

— Ну, что скажешь? — проговорил он. — Недаром про вашего брата молва ходит, что вы по части магии большие умельцы. Что ты с ним сотворил?