Наконец перед ним возникла лестница, и он взбежал по ней, перескакивая через три и даже четыре ступеньки. Когда он оказался на первом этаже, у него перехватило дыхание. Ему показалось, что слышен какой-то шум. Обернувшись, он, к своему удивлению, увидел группу людей в длинных кафтанах, удалявшихся в глубину коридора.

На втором этаже он столкнулся еще с одной группой людей с мрачными лицами. Издали из галерей доносился шум шагов. Что это за оживление такое? — задумался он и вспомнил человека, встреченного в галереях Архива. Похоже, в Табир-Сарае что-то действительно происходило. Он ускорил шаг, чтобы побыстрее добраться до Интерпретации. Посеревшие стекла окон свидетельствовали о том, что день склонялся к закату.

— Где ты был? — спросил его сосед, работавший с ним за одним столом. — Где тебя носило весь день?

— В Архиве, — ответил ему Марк-Алем.

Глаза у того просто сияли. Неделю назад его посадили работать рядом с Марк-Алемом, успевшим за это время убедиться, что главным смыслом жизни у того было собирание сплетен, особенно политических, слухов, передаваемых на ушко, из уст в уста, запрещенных и опасных, и именно опасность была соусом, придававшим им вкус. Было даже удивительно, как это он до сих пор не разнюхал, что Марк-Алем принадлежит к семейству Кюприлиу.

— Что-то происходит, — поделился он, придвинувшись слева к нему всем своим телом. — Не замечаешь?

Марк-Алем пожал плечами.

— На лестнице какая-то суета, больше ничего не знаю, — ответил он.

— Трижды вызывали нашего шефа, и все три раза тот возвращался, перепуганный до смерти. Совсем недавно его вызвали в четвертый раз, и он до сих пор не вернулся.

— И что это значит? — спросил Марк-Алем.

— Да кто его знает? Все что угодно, — ответил тот.

Марк-Алем хотел было рассказать ему о человеке с испуганным лицом, которого увидел в Архиве, но это вызвало бы новую волну перешептываний между ними. Он припомнил слова архивиста о баш-эндерорах, рывшихся всю ночь в Архиве. Стало совершенно ясно: что-то действительно происходит.

— Все что угодно может произойти, — услышал Марк-Алем шепот соседа. Чтобы никто не заметил, он старался говорить, не поворачивая головы в сторону Марк-Алема и кривя уголок рта, как бы придавая нужное направление своему бормотанию. — Может произойти все что угодно, — повторил он, — от увольнения сотрудников до закрытия Дворца.

— Закрытия Табир-Сарая?

— А почему бы и нет? Вся эта суета… Эта подозрительная беготня… Я не первый год работаю в Табир-Сарае, всю подноготную знаю… Все, что сегодня происходит, мне совершенно не нравится. В такой день можно ожидать чего угодно…

— А что, когда-нибудь бывало такое, что Табир закрывали? — дрогнувшим голосом спросил Марк-Алем.

— Хм, ну и вопросик, — процедил тот сквозь зубы. — Если до такого дойдет, то тут уж пиши пропало… Ну, лично мне довелось видеть нечто подобное в те черные дни, когда самодержец особым декретом повелел прекратить рассмотрение снов. Такое происходит редко, крайне редко, понимаешь? Рассматриваются исключительно сновидения самого самодержца. Табир-Сарай тогда просто погружается в траур. Он напоминает развалины, по которым туда-сюда, словно тени, бродят сотрудники. Кажется, все вокруг словно тает на глазах, испускает душу. И все, оледенев от ужаса, дожидаются его закрытия. Хотя такую ужасную ситуацию от закрытия отделяет всего один волосок.

Марк-Алем почувствовал, как от ужаса у него холодеет под ложечкой. Он смутно припоминал слова Визиря. Не было ли все это тем самым моментом, о котором тот упоминал в разговоре, так ни разу откровенно и не высказавшись до конца? Сосед продолжал что-то говорить, но он уже не слушал его. В висках у него стучало, мысли путались… Из бесконечных разговоров о Табир-Сарае, как и из туманных откровений Визиря, Марк-Алем понял, что чем хуже идут дела у Дворца Сновидений, тем это лучше для рода Кюприлиу. И, следовательно, чем более мрачные дни наступают для Табир-Сарая, тем радостнее он должен себя чувствовать. Должен был бы чувствовать… И вот, ничего подобного. Эта окружающая его неуверенность не приносила ему ни малейшей радости, напротив, его пробирало до мозга костей.

Он прислушался к бормотанию соседа, но из него трудно было хоть что-то разобрать. Казалось, тот разговаривает больше с самим собой, чем с ним. Он вспомнил свою бабушку, у которой спросил однажды: бабуля, почему ты вздыхаешь так громко? Чтобы меня стало две, внучек, ответила она, чтобы не чувствовать себя одинокой. Марк-Алем ощутил острое желание громко вздохнуть, как его бабушка когда-то. Они все были так одиноки за этими холодными столами, заваленными полубезумными видениями чужих мозгов, никак между собой не связанными.

— Но почему? — перебил он совершенно ослабевшим голосом монотонное бормотание соседа. — Почему это все происходит?

— Почему происходит? — Марк-Алему показалось, что искривленный уголок рта собеседника вместо слов послал в его сторону ледяную ухмылку. — О господи, как ты можешь спрашивать «почему» в этом Дворце? — ответил тот.

— А что, здесь никогда ни о чем нельзя знать — «почему»?

Марк-Алем вздохнул. Судя по темным окнам, понятно было, что на улице наступила настоящая ночь. Свет фонарей слабо освещал лбы людей, склонившихся над столами.

— Вот и шеф, — услышал он голос соседа. — Шеф вернулся.

Марк-Алем взглянул в ту сторону.

— С виду он не кажется расстроенным, не больше тебя, по крайней мере, — еле слышным голосом произнес он.

— Вот как? — Сосед помолчал какое-то время. — А знаешь, похоже, ты прав. Мне тоже он больше не кажется расстроенным. Господь милостивый, наверное, у него хорошие новости.

Марк-Алем ощутил, как ужас когтями впивается ему в желудок.

— Похоже, скорее радуется чему-то, — заметил он.

— Ну, я бы так не сказал, но лицо у него вроде бы прояснилось.

— Быстрей бы закончился этот день. — Марк-Алем не сводил глаз с лица своего начальника, во взгляде которого, как ему показалось, он заметил какой-то лихорадочный блеск. Господи, спаси! — пробормотал он про себя.

— День-то закончится, а вот удастся ли нам уйти, вот вопрос, — заметил сосед.

— Как это? — не понял Марк-Алем.

— В такой день, сам понимаешь, мы тут и до утра можем просидеть.

Марк-Алем вспомнил об ужине и чуть не воскликнул: но я сегодня приглашен к Визирю. Что бы там ни было, попрошу разрешения уйти. Да и в самом деле, разве они осмелятся задержать того, кто идет на ужин к своему могущественному дяде? Марк-Алем потер лоб рукой. А может, все это чистая ерунда? В конце концов, речь идет всего лишь о пустых догадках, «какие-то люди на лестнице», выражение лица начальника, то мрачное, а то вдруг просветлевшее. О господи, ну как можно всерьез верить таким приметам! Сосед у него просто настоящий сумасшедший, которому удалось заразить его своими подозрениями.

Звонок об окончании рабочего дня заставил Марк-Алема вздрогнуть. Они с соседом переглянулись, и Марк-Алему внезапно захотелось дать тому по физиономии: идиот, сколько крови мне испортил почем зря, это самый обычный день, ничем не отличающийся от прочих, и звонок звенит в положенное время, как всегда, и что это на тебя нашло такое, чего ради ты нагнал на меня страху, идиот.

Сосед первым закрыл дело и, бросив взгляд, словно говоривший: «Сваливай поскорее, ноги в руки!», мгновенно испарился. Марк-Алем вышел вслед за ним. В коридорах и на лестницах было полно народу. Глухой звук шагов, казалось, потрясал все здание до самого основания. Шаги Марк-Алема влились в общее движение множества ног, и он испытал облегчение испуганного человека, спрятавшегося в толпе. Пару раз ему казалось, что это совершенно обычный конец рабочего дня, и тут же ощущение менялось на противоположное. Краем глаза он присматривался к лицам людей, и ему казалось, что лихорадочный румянец на их скулах — это всего лишь отблеск лихорадки, горящие угли которой прятались у них глубоко в черепах. Это была не просто радость, а скорее дрожь нетерпения перед неизвестным. С ума можно сойти, пробормотал он чуть погодя, ничего подобного не было в этих лицах, серых от усталости и разгадывания сновидений. Это всего лишь плод его расстроенных нервов.