Остальные отошли на несколько шагов, главный негодяй подошел к молодому индейцу и приложил сыромятный кнут к его обнаженному плечу, словно примеряясь, куда лучше ударить, а потом поднял его высоко над головой, сказав при этом:

– Так ты хотел вырвать сердце из моей груди, не так ли, инджун? Сейчас поглядим, как у тебя это получится.

Раздался ужасный свист, и сыромятный хлыст опустился со всей силой державшей его руки.

Индеец не шевельнулся и не издал ни звука, только плоть его дрогнула, когда жестокий удар оставил след на его плече.

Ценой этого удара стали сотни невинных жизней и миллионы долларов. Он отозвался по всей стране и в отплату за него были пролиты реки крови. В один миг его ужасная магия превратила молодого индейца из спокойного миролюбивого юноши, благородного и доброжелательного, в дикого воина, неумолимого и безжалостного. Он дал семинолам вождя, само имя которого вселяло ужас в их врагов и стал причиной самой жестокой и упорной войны с индейцами, какая только была на американской земле.

Кнут снова поднялся, но прежде, чем он опустился во второй раз, негодяй, державший его, был сбит наземь, а белый мужчина с горящим взглядом стоял над его распростертым телом. Вновь пришедший навел ружье со взведенным курком на обескураженных зрителей этой расправы, которые были слишком увлечены этим зрелищем, чтобы заметить его приближение.

– Трусы! – крикнул он звенящим голосом. – Решили вчетвером высечь одного индейца? Так вы решили закончить свою личную ссору и утолить свои поганые инстинкты? Бах! После этого вас и мужчинами нельзя назвать! Вы заставляете меня стыдиться того, что я такой же белый, как вы. Или вы не слышали, что я сказал этому юноше уходить с миром? Как вы осмелились на подобное беззаконие? Может, вы полагаете, что на слово англичанина можно не обращать внимания, и это сойдет вам с рук? Что ж, теперь вы это узнаете, ка только кто-то осмелится встать на моем пути. Я пристрелю его тут же, как любую тварь, недостойную ходить по земле. А теперь проваливайте отсюда, пока мое терпение не лопнуло. Возвращайтесь в город, и там кричите о своих обидах, если хватит смелости. Там вы найдете тех, кто подобно вам хочет начать войну с индейцами и залить эту землю кровью. Идите, только пешком. Ваши лошади сами дойдут. Идите, и, если кто-то из вас осмелится даже просто оглянуться прежде, чем он скроется с глаз моих, пуля из этого ружья его подгонит. А ты, Фонтани Салано, подлец из подлецов, шелудивый пес, пойдешь с ними. Прочь с глаз моих, говорю, или пока я не дал этому индейцу возможность пройтись по твоей спине кнутом, как ты сам собирался с ним сделать.

То ли эти четверо оказались перед лицом того, кто лишил их чувств, то ли они действительно были трусами, как он их назвал – сейчас сказать нельзя. Как бы то ни было, они молча выслушали все, что сказал им молодой человек, и, когда им приказано было убираться, побежали так быстро, что в не столь трагических обстоятельствах это могло бы вызвать смех.

Чужак проводил их до края леса и следил за ними, пока они не пропали из виду, направляясь к городу. Потом он вернулся к тому месту, где Коакучи, не видевший лица своего спасителя, по-прежнему стоял, привязанный к дереву. Своим острым ножом он перерезал путы, стягивавшие его руки, и веревку на его шее, что позволило тому повернуться. Коакучи испытал удивление. Его новым другом был тот самый человек, который всего лишь часом ранее спас его от пистолета Фонтани Салано на улицах Сент-Августина.

Глава

VIII

Ральф Бойд, англичанин

Человек, который дважды за день пришел на выручку Коакучи, представлял собой фигуру, заметную даже в этой земле искателей приключений. Происходил он из богатой английской семьи, получил хорошее образование и воспитание, и всю жизнь стремился к приключениям. Несколько лет он провел в разных богом забытых уголках мира, пока наконец не осел на большой плантации во Флориде, оставленной ему дядей, которого он никогда не видел. Там он сейчас и жил со своей единственной сестрой Энстис, которая недавно решила присоединиться к нему.

Полный любви к свободе и всегда готовый ввязаться в драку против несправедливости любого рода, он, еще не увидев своей собственности, освободил своих рабов и приказал своим доверенным рассчитать жестокого управляющего, который несколько лет управлял этой плантацией. Этим человеком, которого Ральф Бойд даже в глаза не видел, был наш старый знакомый, работорговец Трап Джефферс.

В сообществе рабовладельцев человек, решивший, что на его плантации трудиться будут свободные люди, становится белой вороной, и некоторые из его соседей стали искать с ним ссоры, надеясь выдворить его из этой страны. Надежды эти не сбылись. Ральф Бойд остался в этой стране, в результате нескольких дуэлей подтвердив свое право остаться. Он был хорошим стрелком, опытным фехтовальщиком и прекрасным наездником, и при этом чувство страха было ему неведомо. Таким образом все быстро поняли, что ссориться с молодым англичанином – это навлекать на себя неприятности, и что дружба с ним намного предпочтительнее. Он принадлежал к тому типу людей, которых трудно рассердить, если речь идет о них самих, но которые никогда не допустят несправедливости, в отношении кого-то слабого или беспомощного, если только это в их силах. Тот случай проявления трусливой подлости, который только что произошел, и один из тех, которые было так противно видеть, наполнил его дикой яростью.

Плантация Бойда находилась примерно в сорока милях от Сент-Августина, и в город он приехал по делам. Он оказался там как раз в тот момент, когда Салано выстрелил в Ал-Уи. Возмущенный этим мерзким поступком и восхищенный тем, как молодой индеец говорил с теми, кто это сделал, Бойд сразу принял его сторону и, возможно, спас его жизнь. Потом он занялся своими делами и случайно узнал, что Салано со своими злобными дружками отправились по следам молодого вождя. Боясь, что эти негодяи смогут причинить большие неприятности тому, кому он обещал защиту, от вскочил на свежую лошадь и погнал ее вслед за ними.

Обнаружив четырех лошадей, привязанных у обочины, и обратив внимание на то, что все ружья находятся в седельных чехлах, Бойд из предосторожности обошел их так, чтобы они оказались у него за спиной, и потом вошел в рощу. Там, идя на звук голосов, он бесшумно проскользнул через заросли прямо к тому месту, где происходила эта отвратительная сцена. Ничего более мерзкого он прежде не видел, и это зрелище привело его в ярость.

Рванувшись вперед, держа в руке ружье, он одним ударом сбил Салано на землю и взял остальных на прицел. Все они его знали, и каждый из них предпочел бы иметь дело с любыми другими двумя противниками. Само его присутствие в этот момент вселило в них ужас, и, когда он разрешил им убираться, они побежали, словно побитые щенки.

Если бы Коакучи был в поле зрения своего спасителя, Бойд непременно заметил бы пугающие перемены на лице молодого индейца. Оно был уже не тем, которое он видел часом ранее. То было подвижным лицом молодого человека, на котором отражались все переживания, и, хотя оно было искажено горем и злобой, скоро оно приобрело обычное выражение. Теперь оно стало жестким, на нем застыло выражение невыносимого стыда и неутолимой ненависти. Взгляд его напоминал взгляд дикого животного, загнанного в угол и приготовившегося к смертельной схватке.

Едва взглянув на белого, он опустил глаза. Коакучи, самый гордый из семинолов, склонил голову. Этот человек ста свидетелем его позора, и в то же время он был обязан ему. Молодой индеец не мог смотреть на него, как не мог его убить, и стоял, молча и неподвижно, глядя в землю.

Ральф Бойд оценил ситуацию и понял чувства индейца, как свои собственные, как оно и было в некотором смысле. Так думал бы любой рожденный свободным гордый юноша, окажись он в сходных обстоятельствах.

– Мой бедный друг, – сказал Бойд, протягивая руку. – Я думаю, что понимаю, что ты сейчас чувствуешь, и всем сердцем тебе сочувствую. Ты должен позволить мне стать твоим другом, хотя бы за то, что я сделал с четырьмя твоими врагами. Можешь пожать мне руку в знак дружбы?