Агент под видом клиента попросил сшить ему кожаное пальто по русской моде 1990-х годов: с расширенным правым рукавом и широкими удлиненными карманами. В этом не было ничего странного, но Матвевну поразил факт полной предоплаты заказа. Более того, ни адреса, ни своего имени заказчик не оставил, угрожающе сказав, что придет за пальто сам. Матвевна, работавший на советскую разведку со времен московской олимпиады, доложила об этом по своим каналам куда надо…

«Терпи, старина, терпи, – с теплотой подумал о Лазаре Искариотов, – нам с тобой и не такое пришлось вынести. Ни ты, ни я не получаем удовольствия от того, что делаем. Но солдат всегда идет туда, куда ему приказали. Зато потом мы воскреснем, пропустив впереди себя лишь старых женщин…»

Веселого стендаписта, специализировавшегося на пародиях про диктатуру Сталина и его друзей, сменил мрачный субъект в надвинутой на глаза шляпе и в пиджаке в крупную серую клетку. Искариотов с тоской посмотрел на солнце, которое било прямо в глаза. Он сразу опознал в парикмахере Комашко сексуального маньяка. Предстоял трудный разговор.

– Обычно я веду с барышнями непринужденную беседу о погоде, телевизионных сериалах и театральных новинках, о событиях прошлой недели, о модных оттенках розового, о тусовках нынешнего сезона… Об этом много пишут в журнале «Семь дней ТВ».

Больным на сексуальной почве всегда нужно дать время выговориться.

– И тогда я придвигаюсь ближе и шепчу: хочу тебе что-то сказать. Тихонечко-тихонечко. Послушай. Я тебе на ушко, а? Можно? Ну, пожалуйста. Сейчас как раз время шептаться. Нет, правда. Сейчас самое время шептаться. А тебе ведь нравится, когда я на ушко. Нравится, когда я шепчу тебе приятные слова. Послушай. Не надо волноваться, это глупо. Правда, глупо. Сейчас ты здесь, со мной, здесь и со мной, мы все вместе, и всё, только это и важно, правда! Ты шепчешь мне на ушко, а я тебе. Здорово, правда?

Комашко снял кепку: его лоб потно блестел на солнце. Даже на пушке, покрывавшем, как плесень, его голову, блестел пот. И заливал глаза, и оставлял кривые дорожки на плохо выбритых скулах.

– Я кладу мою девочку на спину и широко раздвигаю ей ноги. Среди нежной пухлой плоти меня жадно зовет ее распахнутый любовный грот…

– Слушай, до каких пор это будет повторяться?! Сколько раз тебе отец говорил, когда сек: никогда не бери у незнакомых конфеты и сладости! – не выдержал Искариотов. – Пачками висят плакаты в исправительных школах для юных кретинов «Никогда не вступайте в разговоры, если девица вам незнакома»! Тысячу раз тебе вдалбливал в башку на политинформации главный надзиратель: ни в коем случае не садитесь в автомобиль, если незнакомая дама предлагает вам покататься и получить за это сюрприз! И тебе все мало? Ты половой идиот?! Если тебя так беспокоят любимые гениталии, прибей себя за них где-нибудь на видном месте и по крайней мере попадешь в историю искусства. Так сделал один выдающийся современный художник, приколотив себя за яйца к Красной площади. И, помимо «Семь дней ТВ», попал на обложку журнала «Life»…

И он отправил сконфуженного парикмахера к Матери Терезе с напутствием «Она тебе быстро прободяжит мозговые канатики».

К концу дня, когда оплывшие от жара блики заходящего солнца перерезали ветвистые тени старинных фонарей, и даже самые невинные девушки отправились на вечернюю прогулку, чертя загадочные знаки огоньками сигарет, очередь протестующих жильцов сошла на нет. Инициативная часть алкоголиков скрылась в толпе шумного проспекта, Надюху Крупскую пригласил на чай и чипсы долговязый лесничий средних лет, сдававший комнату двум дружественным африканским студентам, несколько отмороженных мамаш рискнули выгулять детей на детской площадке. И Мать Тереза построила в песочнице для них целую крепость, которую охраняли по периметру солдаты-окурки.

Искариотов, устало покачиваясь на качелях, разговорился о жизни с бывшим коридорным отеля «Англетер», в котором когда-то в приступе творческой безысходности отправился на тот свет Сергей Есенин.

– Какие еще у вас новости? – спросил Искариотов, когда иссякла тема поэзии 1920-х годов.

– И плохие, и хорошие, – ответил коридорный Иван, – позвонили, что на прошлой неделе на третьем этаже украли все полотенца. Но воды все равно не было, так что полотенца никому не понадобились. В природе все сбалансировано.

– Да, все идет своим неумолимым чередом, – согласился Искариотов. И стал описывать картину с изображением человеческих фигур четырёх возрастов на пустынном арктическом берегу и таким же количеством судов, подходящих к берегу, но находящихся на разном расстоянии. Такой метафорой художник сумел представить на полотне неумолимый ход времени.

– Наверное, на фоне красноватого заката? – поинтересовался бывший коридорный.

– Да, отчасти кроваво-депрессивного.

– Обычно сцены на фоне заката вызывают острое чувство меланхолической ностальгии, – уточнил Иван.

– Да, вызывают, – задумчиво сказал Искариотов. И они продолжали общаться в молчании, синхронно раскачиваясь. Так долго, что Искариотов задремал с открытыми глазами и не заметил подошедшего сзади Создателя.

Кто дал ему такое прозвище, неизвестно, но оно подходило Создателю в совершенстве: у него были длинные волнистые кудри, отливавшие золотом, и сострадающие глаза.

– Ты очень устал, сын мой, – выговорил Создатель, положив руку на плечо Искариотову и улыбнувшись Ивану из «Англетера».

– Нет, нет, учитель, если понадобится, я буду работать всю ночь!

– Это не работа, а подвижничество. Помнишь притчу о влюбленных, которые возили хлеб в гробах, чтобы его не украли потерявшие совесть голодные люди?

– Помню.

– Поэтому я тебе и вручил сачок, чтобы ты искал и ловил настоящих людей. Много ли сегодня было достойных?

– Почти все. Кроме маньяка из тридцатой квартиры и Лильки Сучьевой. Все-таки нельзя вести себя таким образом в обществе, – покачал головой Искариотов.

– Ты жесток к оступившимся людям. Помнишь притчу о том, как подсобный рабочий украл со стройки стекло и нес его домой? Получается, если прохожие принимали его за маньяка, ему нельзя простить этот грех?

– Хорошо, падре, я подумаю и попробую пересмотреть свой вердикт.

– Еще я не раз замечал, что ты, сын мой, бываешь несправедлив к женщинам.

– Но, согласитесь, иногда они так действуют на нервы! – Искариотов вскочил с качелей и раздраженно стал расхаживать взад-вперед.

– Умерь свою гордыню… Помнишь притчу о старой женщине и луковице?

– Забыл, отец мой, – обиженно соврал Искариотов. Он знал наизусть каждую из ста одной притчи Создателя.

– Я тебе ее напомню. За свою жизнь старуха сделала лишь одно-единственное доброе дело: подала луковицу нищенке. И когда она умерла, то попала прямиком в ад. Один из ангелов сжалился над ней: он спустил с небес веревку, к которой была привязана луковица, и начал поднимать ее. Когда женщина ухватилась за луковицу, к ней тут же потянулись и другие проклятые, но она закричала на них: «Пустите, это мое!» И тут же веревка порвалась, и женщина с зажатой в руке луковицей сорвалась обратно… в рай. Божественная милость не знает границ! Помни об этом.

– Я вас услышал. Попробую еще раз встреться с гражданкой Сучьевой, отец мой. Возможно, эта действительно добрая женщина, и она достойна лучшей участи.

– Спасибо, мои пчелки. Вы хорошо поработали и собрали много нектара, – Создатель погладил по голове подошедшую Мать Терезу и перекрестил бедного Лазаря, который благодарно замычал в ответ. – Переночуйте в каком-нибудь склепе и завтра с раннего утра собирайтесь вот здесь.

И Создатель подал Искариотову листок с адресом на Петроградской стороне.

Плагиатор Шек

– Дорогой Уильям, все готово к вашему возвращению, – доктор Глеб Пифагорский отхлебнул из бокала черное, как деготь, вино и поправил пояс халата, стараясь прикрыть огромный живот.

– Спасибо, любезный, как будто ничего не забыл, – и Шекспир похлопал себя по карманам. Впрочем, самый ценный груз лежал перед ним на приборной панели машины времени. И великий драматург погладил ладонью серебристую телячью кожу блокнота для деловых записей.