— Это хорошо. В этот жестокий сезон нужно будет накормить много ртов.

Я знаю это. Я слишком хорошо это знаю. Эта мысль отдается эхом в моем сознании с каждым шагом, и появляются образы пустых тайников, когда я закрываю глаза ночью. Я думаю о своих Но-ра, Ан-на и Эль-са. Я должен держать их в безопасности и кормить. Этот мир суров, а они такие хрупкие. Мой живот сводит от беспокойства, и я крепко сжимаю свое копье.

— Я снова выйду рано утром. Тропы в моем районе хорошие, и многое еще предстоит сделать.

Бек кивает, как будто я принял мудрое решение.

— Тогда я оставлю тебя отдыхать.

Я чувствую прилив раздражения, и хотя я знаю, что Бек ни в чем не виноват, я разворачиваюсь на месте и отворачиваюсь, гневно хлеща хвостом. Он не понимает. Он думает, что я делаю выбор — выходить на охоту на весь день, доводить себя до изнеможения. Проводить все часы бодрствования в поисках троп хоппера или следов двисти в надежде найти добычу, любую добычу.

У Бека нет пары. Он не держал крошечную ручку дочери, только что родившейся и такой уязвимой. Он не понимает, что я делаю это не для удовольствия. Он думает, что у меня есть выбор. У меня нет выбора. Я должен. Моя семья должна быть накормлена и находиться в безопасности. Я думаю о моей прекрасной, мягкой Но-ре. Я думаю о ее осунувшемся и голодном лице, о ее плоских сосках, неспособных накормить наших малышей. Я думаю об их несчастных лицах, когда они ждут, когда я вернусь домой, чтобы накормить их.

Я должен их накормить.

Я… должен вернуться. Беспокойство гложет меня. Есть дичь, которая крадется ночью по снегу. Снежные коты охотятся при лунном свете, а косоклювы охотятся в любое время суток. Я мог бы установить больше ловушек, выкопать новый тайник. Я мог бы проверить более отдаленные тропы…

Зевок, от которого сводит челюсти, заставляет меня пошатнуться, когда я направляюсь к своей пещере.

Или я могу поспать.

Я ненавижу то, что я должен выбирать сон. Если бы я мог избежать отдыха и суметь прокормить свою семью? Я бы так и сделал. Однако мой мозг затуманен от усталости. Я должен отдохнуть, хотя бы несколько часов.

Экран конфиденциальности закрыт, когда я возвращаюсь домой, и огонь потушен. В пещере душно и слишком тепло, как это нравится Но-ре. Я не возражаю, не обращая внимания на дискомфорт от этого. Мои собственные потребности не имеют значения, не прямо сейчас.

Я проверяю огонь и подбрасываю в угли сухую навозную крошку, чтобы он не потух. В сумке для приготовления пищи есть суп, еще теплый, оставленный для меня моей заботливой парой. Я мою руки и лицо талой водой, которую Но-ра держит в миске в углу, но я избегаю есть. Пусть она съест это утром. Я предпочитаю, чтобы кормили ее, а не меня.

Форма моей милой половинки — мягкий бугорок в мехах; она спит. Я подхожу к корзинам, в которых спят мои комплекты, и опускаюсь на колени рядом с ними. Ан-на, как всегда, сбросила меха, и я с величайшей осторожностью подоткнул их вокруг ее крошечного тела. Я касаюсь пальцем ее милой, пухлой маленькой щечки, и она поворачивается ко мне, ее рот шевелится во сне. Чистая радость захлестывает меня, смешанная со свирепой потребностью защитить свою семью. Я смотрю на Эль-са, и она просыпается в своей корзинке, ее крошечные голубые глазки светятся в темноте, когда она смотрит на меня. Она машет кулаком в мою сторону, и я машу хвостом в ее сторону. Я помню, что в детстве мне нравилось держаться за хвост моего отца и следовать за ним. Она хватает его и булькает, ее ноги и руки размахивают в воздухе.

Я поднимаю ее, морщась, когда она сильно дергает меня за хвост. У нее крепкая хватка, у этой малышки. Я прижимаю ее к себе, утыкаясь лицом в ее маленькое, теплое тело. Ее запах — это одна из вещей, которые я больше всего люблю в отцовстве, — сладкий аромат кожи комплекта. Однако сегодня от нее немного пахнет молоком и… грязной набедренной повязкой. Я опускаю ее на землю и тихонько переодеваю, даже когда она дергает меня за хвост и радостно угукает.

Когда ей меняют одежду, ее глаза снова медленно закрываются, и я вырываю свой хвост из ее маленьких рук. Я укрываю ее и с тоской смотрю на своих дочерей. Они становятся больше каждый раз, когда я их вижу. Мне кажется, что я упускаю все их моменты, но потом я думаю об их измученных и голодных лицах в это жестокое время года, и я снова преисполняюсь решимости.

Еще один сокрушительный зевок вырывается из моей груди, и я стаскиваю с себя кожаные штаны, шатаясь, направляясь к кровати. Моя Но-ра стоит ко мне спиной, бледная, нежный изгиб ее плеча просит, чтобы к нему прикоснулись. Мой член возбуждается, несмотря на мою усталость, но я игнорирую это. Но-ра так редко засыпает без перерыва — кажется, что один комплект всегда бодрствует, — и я не хочу будить ее просто для того, чтобы удовлетворить свои потребности. Они могут подождать.

Однако я не могу удержаться, чтобы не прикоснуться к ней. Я легко провожу пальцем по бледной коже одной гладкой руки, и когда она дрожит, я неохотно отстраняюсь. Моя рука тянется к ее спутанным волосам, и я прикасаюсь к ним, рассеянно поглаживая их, наблюдая, как она спит.

Она стала моей, когда я увидел ее в первый раз. Я думаю о том дне много лун назад, когда людей вытащили из их странной пещеры и испуганная Но-ра посмотрела на меня вызывающими, полными ужаса глазами. Моя грудь сразу же отозвалась на нее, но я держал это в секрете. Она боялась, а я не хотел, чтобы она боялась меня. Но секрет долго не продержался — в тот момент, когда у нее появился свой кхай, она нашла отклик у меня.

Мы тайком совокуплялись под мехами на небольшом расстоянии от костра, слишком отчаянно нуждаясь друг в друге, чтобы заботиться о уединении. Я закрываю глаза, думая о легком вздохе, который она издала, когда я наполнил ее своим членом. Тогда я потерял свое сердце.

Такое чувство, что я теряю его заново каждый раз, когда она улыбается мне.

Сейчас прошло почти два смены сезонов, и ее бледно-желтые волосы на макушке стали темнее и длиннее. Ее лицо уже не такое полное, как раньше, и она смотрит на меня с сонной, ласковой улыбкой вместо вызывающего страха. С каждым днем моя потребность в ней растет. Для меня нет ничего без Но-ры. Вообще ничего.

И я сделаю все, что в моих силах, чтобы она была в безопасности и сыта.

Я проскальзываю под меха и целую ее в плечо, прижимая к себе. Она что-то бормочет, а затем снова прижимается ко мне, ее кожа прохладнее моей собственной. Люди хрупки и не могут сохранить свое тепло, и это напоминает мне, что я должен работать намного усерднее, чтобы защитить свою Но-ру. Я плотнее укутываю наши тела одеялами, игнорируя тот факт, что здесь достаточно тепло, чтобы чувствовать себя некомфортно.

Только Но-ра и комплекты имеют значение.

НОРА

Я резко просыпаюсь утром, но потом успокаиваюсь. Малыши все еще спят. Слава Богу. Дагеш дремлет рядом со мной, его волосы все еще заплетены в косы со вчерашнего дня. Обычно он распускает их, когда мы спим, потому что знает, что мне нравятся его волосы, но, должно быть, он слишком устал прошлой ночью.

Может быть, мы сможем немного потискаться, прежде чем он опять уйдет на целый день.

Я встаю и проверяю, как там малыши, ополаскиваю мочевой пузырь двисти в горшке с костями, который держу для подобных случаев, а затем мою руки и прополаскиваю рот, прежде чем забраться обратно в постель. Я прижимаюсь к груди Дагеша, скользя руками по его животу, когда он притягивает меня ближе, все еще закрыв глаза.

— Твои руки как лед, — шепчет он мне на ухо. Его губы прижимаются к моему лбу в сонном поцелуе.

— Правда? Думаю, тогда я не буду опускать их на твой член, пока они не разогреются. — Я провожу руками по его телу, скользя по выступам на его груди. — Малыши все еще спят, — шепчу я, наклоняясь, чтобы лизнуть его плечо. — У нас может быть несколько минут для…

Анна кашляет, просыпаясь, а затем сердито вопит.