Не бей мужчину, в руках которого свобода твоей сестры, Ди.

– Послушай, Сэм повела себя дерьмово, украв часы. И я знаю, что не смогу заменить памятную семейную драгоценность.

Мейкон вскидывает бровь, как бы говоря: «Ни хрена себе Шерлок», но ничего не произносит.

– Так что я могу лишь попытаться покрыть убытки. – У меня дрожит рука, пока я вожусь с застежкой на сумочке. – У меня есть чек на пятьдесят тысяч долларов, который я…

– Подожди, – он приподнимает руку, останавливая меня, – я не могу принять этот чек.

– Нет, можешь, – настаиваю я. – Я понимаю, что это не одно и то же, но я хочу попытаться загладить свою вину, возместив ущерб.

Его губы подергиваются от раздражения.

– Делайла.

Боже, становится только хуже, когда он произносит мое настоящее имя. Во всяком случае, со словом «Картофелька» моя первая реакция – ярость и раздражение. Когда он произносит Делайла, от его голоса по моему телу пробегают обжигающие мурашки. Ничего не поделаешь. У этого мужчины голос подобен виски: глубокий, хриплый и сонный. От таких голосов у женщин возникают мысли о смятых простынях и скользкой от пота кожи. И я понятия не имею, что со мной происходит. Наверное, у меня овуляция или вроде того. Потому что Мейкон Придурок Сэйнт не может меня сексуально привлекать.

– Я не могу принять чек, – решительно повторяет он. – Потому что часы стоят двести восемьдесят тысяч долларов.

– Чтоб. Меня!!![8]

Мейкон прищуривается, в его глазах появляется дьявольский блеск.

– Я думал, до этого не дойдет.

Меня сейчас стошнит. От жуткой неловкости. Меня стошнит прямо на девственно чистый стол Мейкона. Я сглатываю, борясь с неприятным ощущением, ползущим вверх по горлу.

– Не шути.

Все остатки юмора испаряются, когда он произносит:

– Ты права. Это не повод для шуток.

– Двести восемьдесят… – я вытираю влажный лоб. – Как, черт возьми, часы могут стоить так дорого?

Мейкон бросает на меня жалостливый взгляд.

– Это Patek Philippe[9] из розового золота с циферблатом, обсыпанном бриллиантами, идеально подобранными.

Я откидываюсь на спинку стула.

– Я знаю, что часы Patek Philippe дорогие, поскольку видела немало людей в Лос-Анджелесе в них. Но никогда бы не подумала, что эта проклятая вещица стоит как жилой комплекс. – Мейкон вскидывает бровь, поскольку цены на недвижимость здесь не шутка, и я морщу нос. – Ну ладно, как первоначальный взнос на квартиру. Боже милостивый… – я делаю еле заметный жест, – твоя мама носила их каждый день. Будто это какие-то Seiko[10].

Он смотрит на море, предоставляя мне обзор на четкие черты своего профиля.

– Думаю, ей нравилось насмехаться над моим отцом с их помощью.

– Разве не он купил ей эти часы?

Мейкон кривит губы.

– Хоть мой отец и напускал на себя важность, семья мамы была богатой. Дом, машины, часы – все принадлежало ей. И она заставляла его помнить об этом.

Как ни странно, но это звучит так, словно Мейкон одобряет ее поведение. С другой стороны, он никогда не ладил со своим отцом. Как и многие люди. Джордан Сэйнт был чудовищем, и я быстро научилась его избегать.

– Значит… – я сбита с толку и не в состоянии придумать, что сказать.

– Значит… – повторяет Мейкон, как бы соглашаясь.

– Мейкон…

– Делайла. – Мое имя звучит как насмешка.

Я прикусываю губу, чтобы не закричать.

– Ты правда ничего не знала о том, что Сэм работает на меня? – тихо спрашивает он.

Да, и мне все еще больно от того, что Сэм держала меня в неведении.

– Единственный раз, когда мы говорили о тебе со времен старшей школы, был, когда Сэм сказала, что ты снимаешься в «Темном замке». Я понятия не имела, что вы двое общались.

Выражение лица Мейкона остается пустым, но в его глазах что-то вспыхивает. Что-то очень похожее на ярость.

– Я был чертовски удивлен, когда Сэм подала заявку на должность моего помощника. Честно говоря, мне не хотелось ее нанимать, но она сказала, что находится в отчаянном положении.

– Жалость к Сэм всегда приводит к катастрофе, – бормочу я.

– Тем не менее ты здесь.

В животе загорается пожар, и я наклоняюсь вперед, сжимая руки в кулаки.

– Я здесь не ради Сэм. Я здесь ради мамы. Папа умер в прошлом году, и мы – все, что у нее есть. Лично я убила бы Сэм за это. Мне доставило бы огромное удовольствие врезать этой девчонке прямо сейчас…

Мейкон фыркает от смеха. Зловещая часть меня тоже хочет смеяться, но ситуация слишком ужасна.

– Но ее здесь нет, а я делаю все, что в моих силах. Я просто… я уже потеряла папу, и не могу потерять и маму, Мейкон. Не могу.

– Она знает, какой Сэм человек, – говорит он почти заботливо. Но не из-за меня, а из-за уважения к моей маме. Впрочем, я понимаю, что уважение все равно не заставит его передумать.

– Есть разница между знанием и волнением. Маму уже дважды доставляли в больницу из-за панических атак. Она принимает лекарства от гипертонии, а врач предписал ей беречь себя. На вид она вроде держится, но ее нервы на пределе.

Мейкон сжимает челюсть, отчего сухожилия на его толстой шее резко выделяются. Он тяжело сглатывает, затем заметно расслабляется.

– Я не хочу причинять боль твоей маме. Но Сэм – воришка. Она украла у меня документы, личную информацию. – Его темные глаза вспыхивают яростью. – Пострадали люди.

– Кто? – я задыхаюсь.

– Это не важно, – огрызается он, затем вздыхает. – Суть в том, что, куда бы она ни пошла, после нее всегда остается разгром. И будь я проклят, если на этот раз она выкрутится.

Деяния Сэм – не мои, однако прямо сейчас мне так стыдно за нее, будто меня облили грязью.

– Возможен ли вариант оплаты?

– Хмм… – Мейкон проводит указательным пальцем по челюсти. Щетина на его лице только привлекает внимание к его губам и их мягкому изгибу. Трудно сказать, намеренно ли он отрастил бороду или же просто не в состоянии побриться после несчастного случая. – Тебе принадлежат популярные точки общественного питания.

Это не вопрос, а утверждение. От которого по моей спине скользит неприятное чувство.

– Откуда ты это знаешь?

В выражении его лица есть намек на осуждение, будто я должна знать ответ.

– Я искал информацию о тебе. Сначала Стэнфордский университет, специальность история искусств, но ты бросила его после первого курса и перевелась в Кулинарный институт Америки. Потом стажировка в Париже в течении года, а в следующем в Каталонии. Работала в Verve and Roses в Нью-Йорке, прежде чем вернуться в Лос-Анджелес три года назад, чтобы открыть собственный бизнес.

– Иисус. – Кажется, будто всю кожу на лице стянуло. – Как-то жутко, что ты так много раскопал. Ты понимаешь это?

Мейкон укоризненно качает головой.

– Это есть на твоем веб-сайте, Картофелька.

А сейчас я съеживаюсь.

– Точно. Забыла об этом. И все же это посягательство на мои права.

Он бубнит в своей раздражающей, высокомерной манере.

– Думаешь, я не стал бы заглядывать в твою жизнь, когда доверил вернуть часы моей мамы?

– Формально я должна была вернуть Сэм, а не часы.

– И ты отлично с этим справилась.

– Козел.

На его лице появляется тень улыбки, прежде чем исчезает.

– Почему ты закрыла свой бизнес на прошлой неделе?

– А вот это не твое дело.

Невозмутимый, он продолжает анализировать всю мою жизнь.

– По всем меркам он был чрезвычайно успешным. Черт, за последний год я встречался как минимум с тремя людьми, которые предлагали твой ресторан для мероприятий.

Боже. Он знал, что я нахожусь в городе так долго? И, очевидно, не хотел прибегать к моим услугам. Это больно задевает. Хотя не должно. В конце концов, мы разошлись как враги.

– Да, бизнес был успешным, – огрызаюсь я.

Пока я не закрыла кондитерскую-лавку, у меня были десятки сотрудников и полный список клиентов. Я зарабатывала хорошие деньги, хотя из-за сумасшедшей дороговизны жизни в Лос-Анджелесе, оплаты дома и маленькой промышленной кухоньки, которую я арендовала для бизнеса, мне по-прежнему приходилось жить в рамках бюджета. Но все в порядке. Любое развитие – это движение вперед, постепенно шаг за шагом. Рано или поздно, и я достигну высот.