— Мне жаль, — вздохнул он пристыженно. — Могу ли я что-то сделать, чтобы загладить вину?

— Ты можешь уйти.

— Я уйду.

— Отлично.

Он застегнул ширинку, снова надел обувь, длинное пальто. И, когда я уже закрывала за ним дверь, добавил:

— Можно снова прийти к тебе?

Во мне уже не было той ярости, что обуревала меня ранее; я тихо вернулась на свое место, вне своего тела, и с ручного управления перешла в автоматический режим.

— Обещаю, я буду хорошим.

— Не толкай меня, не то я разозлюсь.

— У тебя есть на это полное право, ты же знаешь. Я знаю, что заслужил это.

И он ушел. В том, как он смотрел перед собой, была такая грусть, что-то настолько отчаянное, и я поняла, что снова встречусь с ним, если он вернется. Потому что теперь я знала: это был Он.

Спустившись, я ничего не сказала другим девушкам. Таис, заметив мои розовые щеки и учащенное дыхание, спросила меня, посмеиваясь, кончила ли я. В ее случае это наверняка было правдой: она только что покинула объятия постоянного клиента, который покупал час с ней, чтобы зарыться лицом ей в промежность.

Тогда я не смогла бы объяснить им, какие чувства испытывала: я мало что чувствовала и уже писала в своей голове. Картины прошлого часа мелькали с удручающей точностью. Меня подмывало позвать хозяйку и выписать в отношении этого типа старый добрый запрет. Нет, скорее, дать ему прийти снова, дать ему пофантазировать о граде ударов, которыми он бы засыпал меня, а потом сказать ему нет. Нет, что касается меня, и еще нет — в отношении всех остальных, старик, чтобы ноги твоей больше здесь не было. Перед этим я бы передала информацию девушкам, даже прикрепила бы к стене в зале самое подробнейшее из возможных описаний. Чтобы больше никогда, какой бы ни была предложенная сумма, он не смог прикоснуться своими руками к кому бы то ни было в Доме. Я бы уточнила, что это он был тем самым клиентом Светланы. Я бы донесла эту новость аж до соседних публичных домов, где он однозначно тоже попытал бы удачу. Если бы он уже не сделал того, что сделал. Если бы уже не попытался отделаться от своего фрустрированного оргазма в промежности молоденькой полячки, едва достигшей совершеннолетнего возраста.

Теперь, когда ко мне вернулось спокойствие, из-за этого бывшего клиента Светланы передо мной встала моя первая настоящая дилемма в этом борделе. Мне в новинку эта по-странному богатая мука: решать, управляем ли подобный клиент. Вряд ли это может сравниться с внутренними дебатами, которые обыкновенно терзают меня. Например, решить, хочу ли я снова принять Вальтера, потому что он постоянно пытается засунуть мне палец в задницу, хоть я и сказала ему нет. Или Питера, потому что его бесконечные ролевые игры расшатывают мои нервы и собрать себя потом по кусочкам невозможно. Эти двое и большая часть всех остальных клиентов не создают никакой моральной проблемы, в них нет ничего, что может обоснованно разъярить честную женщину. Что бы он там ни говорил, Питеру стоило бы поговорить о своих фантазиях с женой: это уберегло бы его от растраты всей зарплаты в борделе. То же самое с Вальтером, который возвращается к нам от безделья и, вероятно, от лени. В сущности, бордель не для таких, как они. Во всяком случае, я не так себе это представляю. Это место выдумали в ту эпоху, когда существовали только шлюхи и честные женщины. В этом месте можно было потребовать вещи, способные разрушить брак или привести на эшафот, где мужчину повесили бы у всех на виду. Вдовцы забывали там про свое одиночество, хорошо, но надо подчеркнуть, что бордель также был местом, созданным для защиты женщин от странных изощрений их супругов. Тогда думали, что если у мужчины встал, то его член начинал брать верх над всеми остальными органами. Достаточно почитать маркиза де Сада!.. Среди тысячи историй, что он пересказывает или выдумывает (какая разница), есть причуды, от которых фантазии моего клиента показались бы чрезмерной набожностью. В «120 днях Содома» одна из бывалых проституток-сказительниц (вот так красивое словечко) рассказывает о своем визите к одному благородному мужчине во времена своей молодости: ее ни о чем не предупредили, отправили в темную комнату, куда после долгих часов ожидания забились слуги с плетками, переодетые в призраков. В то время хозяин дома мастурбировал как ненормальный, слушая, как она бьется об стены и орет от страха — ей за это щедро заплатили. Отмечу, что на момент повествования ей пятьдесят лет и у нее отсутствует пара пальцев и пара зубов: их вырвал клиент, заплативший за этот каприз более чем приличную сумму. Нет сомнений, что рассказчик здесь — скорее безделье де Сада, чем сам маркиз. Сложно представить, насколько годы в тюремном заключении трансформируют мужское воображение. Однако в этом все же присутствует доля правды: бордель всегда задумывался как место свободы, какой бы устрашающей она ни казалась. А смирение и терпение проституток всегда приводили к тому, что они подавляли свое возмущение, выставляя более крупный счет. Это верно и сегодня: даже теперь, когда проституток практически воспринимают как нормальных гражданок, имеющих неотчуждаемое право сказать нет.

Не то чтобы этот мужчина требовал невозможного. Хотеть очень молодую девушку или такую, которая казалась бы юной, — в этом нет ничего, что заставило бы проститутку поднять брови, разве что она стара или в плохом настроении. Зайти дальше и попросить двадцатипятилетнюю девушку прошептать, что ей одиннадцать, — это уже на грани и морально неприемлемо, но, чтобы установить это, нужно дойти до мыслей, которым нет места в прагматичной голове проститутки посреди смены. Несколько пощечин в контексте фантазии — это еще можно стерпеть. Конечно, в Доме мы просто симпатичные неженки-перепелки, и у него было бы мало шансов найти среди нас желающую. Но думаю, что наверняка есть место, где за кругленькую сумму возможно плохо обращаться с девушкой, называть ее шлюхой, заставить ее играть в маленькую девочку и в довершение получить минет без презерватива. Скорее всего, можно будет даже дать ей затрещину и сильно, если была предварительная договоренность.

Но деликатность состоит в том, чтобы договориться заранее, уважая тот факт, что проститутка как-никак остается женщиной, а женщина — живым существом с правами, которые никакая плата не способна отнять. Не в этом ли смысл того извращения, что претерпело понятие «бордель» в течение XX века, вписывающегося в общую тенденцию должного уважения ко всему, что движется, дышит и разговаривает?

Но дело в том, что этим мужчиной движет именно желание застать девушку врасплох. И именно в этом и состоит моя дилемма — я его понимаю. Он получает удовольствие оттого, что выглядит как нормальный мужчина, пришедший оставить немного своего семени в этой общей кассе. А потом видит, как потихоньку в глазах женщины появляется страх, наблюдает за тем, как профессиональная маска соскальзывает и открывается настоящее лицо проститутки. Ведь проститутка лишь девушка со своими страхами и отвращением, аналогичными страху и отвращению других женщин. То, что он использует кулаки, чтобы удовлетворить эту свою фантазию, как бы первобытно это ни было, — это лишь попытка увидеть человеческую реакцию на лице секс-машины, которую представляет из себя проститутка.

Только вот никто уже не говорит о деньгах. Никакая проститутка не согласится оставаться в неведении того, как далеко намеревается зайти клиент. Для проститутки это ужасная вещь — застрять в одном мгновении, быть неспособной представить себе конец, каким бы он ни был. Пусть даже клиент четко сформулирует свою просьбу: «Хочу врезать тебе по лицу». После того, как он получит на это согласие, это, конечно, будет сбивать с толку, но станет понятно, где предел. Однако этот мужчина ни на йоту не контролирует себя, когда у него встает, поэтому ему и в голову не приходит предупредить. Он сам не знает, что произойдет. Невозможно узнать, как распутать отвратительный клубок его сексуального воображения: в нем уйма как очень, очень юных девушек, так и проституток. Они одновременно ведут себя как шлюхи и в то же время неизбежно целомудренны; совершенно подчинены ему, но в то же время способны восстать против него; нужно, чтобы они давали сдачу, но до ужаса боялись его, — по понятным причинам, потому как заканчивают они жестоко избитые… Может быть, во время секса он чувствует, насколько его идеал неясен и недостижим, насколько его опустошает это бесформенное желание, единственное различимое воплощение которого пахнет и выглядит как кровь. В голове у него тысячи сценариев, и вместе их соединяет только желание бить, принуждать, кричать, уничтожать — и мы не знаем, фрустрация ли является причиной этой ситуации, это ли ее апогей или, наоборот, он бьет, чтобы не сделать хуже.