Полин же, когда я вижу ее у входа в булочную, одаряет меня теплотой, каким-то знакомым ощущением, словно узнала друга в толпе. То, что мы не видимся в обычной жизни, за исключением встреч в кафе до и после смены, то есть постоянно в более или менее рабочем контексте, говорит о том, как высоко мы ценим внешний мир и как яростно защищаем доступ в эту другую вселенную. И причина не в недоверии или страхе: это скорее рефлекс, приобретенный под постоянным давлением, в котором живут проститутки. Несмотря на то, что мы с Полин не страдаем оттого, что занимаемся проституцией, несмотря на то, что разделяем одинаковый взгляд на этот вопрос, — означает ли это также, что мы хотим чувствовать себя проститутками и «снаружи», находясь вместе? На улице никто не подозревает в нас куртизанок, но мы-то знаем это. Мы знаем друг друга только в этом статусе, и с подобной работой невозможно не говорить о ней. Будто всегда есть что добавить: настоящий сизифов труд; и чем больше мы говорим о нашей профессии, тем больше нам охота продолжать. Ну правда, жутко интересно и смешно, как мало видов деятельности могут похвастаться тем же самым, а мы с Полин достаточно молоды и бессовестны и видим в своем ремесле только выигрышную для нас по всем параметрам партию. Однако в этом деле присутствует и более жестокая реальность, и мы все же не так глупы, чтобы не знать о ней. Может быть, мы того и опасаемся, что с течением времени не будем в состоянии врать себе достаточно талантливо, и больше не получится делиться с подругой мимолетной грустью, не вгоняя ту в депрессию.
В апреле я провела целую неделю в кровати из-за ангины. Я не могла есть, пить, тем более курить, а это право я до сего времени считала своим неотъемлемым. Я легко впадаю в отчаяние, и неудивительно, что капитуляция организма нарушила мое моральное равновесие. Лежа в постели, я очень много думала в промежутках между сглатыванием слизи и солевыми припарками Маргариты, чье сочувствие доводило меня до слез. В результате самоуважение болталось на нулевой отметке, такое состояние толкает человека на самоубийство или на то, чтобы запереться дома и залипать в отупляющие сериалы, не смотря их толком и надувшись от сумрачных мыслей в голове. Мое положение казалось мне тогда таким зыбким! Мои благородные цели, мое желание быть выше борделя будто расплавились, оставляя лишь голую правду, избежать которой через некоторое время не смогла бы ни я, ни кто-либо из моего окружения, — я работала в борделе. Можешь написать столько книг, сколько захочешь, но этот факт будет единственным, что люди запомнят из твоего резюме: ага, ты хотела провести нас! Вернувшись к работе, я нуждалась в улыбке Полин и ее энтузиазме, ее непотопляемой мотивации хитрюги, которой платят за то, чтобы выглядеть сексапильной, и в том, как мы подстегивали друг друга. Конечно же, мы делаем мужчин счастливыми. Конечно же, мы королевы этого Дома. Конечно же, это ремесло позволяет нам жить лучше, чем простым смертным.
День стоял прекрасный. В мое отсутствие деревья позеленели и теплые потоки воздуха разносили пыльцу ленивых шмелей, аромат поздней весны. Я принялась веселым тоном опустошать свой мешок с жалобами: нам нужно найти себе другую работу, хоть на полставки, пусть просто для того, чтобы было что ответить людям, которые спрашивают, чем мы занимаемся. Ведь здесь и сейчас, сегодня, мы забавляемся, потому что молоды, но мы не сможем заниматься проституцией всю жизнь. Достаточно посмотреть на тех, кто работает здесь лет десять, с тех пор как стали совершеннолетними, чтобы понять что в борделе удерживает не коварная судьба, а привычка к такому образу жизни: к комфорту и теплу. Именно это заставляет откладывать все на завтра, легкость такого заработка. Я знаю, что понятие «легкий» относительно. Это слово используют другие, те, кто не знает, легко ли (или нет) трахаться по шесть раз в день, отсасывать столько же и делать это хорошо: с улыбкой, не укусив по неловкости, без нетерпеливых вздохов. Мы с тобой знаем, что, пока мы молоды и крепки, пока для нас это забава и лесть, эти деньги требуют от нас мало усилий — вот что я называю легким. Я имею право использовать это слово. Пока значительная часть нашей персоны радуется мужскому вниманию, их желанию, пока мы считаем, что нам платят за красоту и ум, эти деньги кажутся нам легкими. Пока мы любим секс, и, бог свидетель, такое положение дел может длиться очень долго. И даже когда нам это докучает, ты прекрасно знаешь: мы способны привыкнуть ко всему. Достаточно посмотреть на всех этих тупиц, которые заставляют себя бегать трусцой и в конечном итоге им начинает нравиться это. В этом как раз таки и есть корень проблемы — в том, что секс становится привычкой. Как секс становится спортом, тренировкой? И пускай это самый полный, самый развлекательный из всех видов спорта, с течением времени мы перестаем понимать, где развлечение, а где соревнование.
Это ремесло взывает к способности женщин терять свои привычки и снова находить их без изменений в том же самом месте. Проще говоря, оно заставляет женщин трахаться без сердца и души, когда им платят за это, а вне борделя снова наполнять секс его магической силой; слова, произнесенные во время акта, — их смыслом, будто никакой денежный обмен никогда и не покушался на священное понятие. Полностью отделить одно от другого. Ты не можешь быть самой собой в борделе и во внешнем мире. Конечно, мы с тобой знаем, насколько член любимого мужчины не похож на все остальные (да и член любого идиота, который не платит тебе, тоже), насколько он значим. Тогда как все остальные сливаются в один нейтральный фаллос, у этого есть запах, вкус и уникальное поведение. Для нас не секрет, насколько правдиво в таких случаях звучат издаваемые нами звуки, до какой степени мы чувствуем. В течение какого-то периода мы сами решаем, чувствовать нам что-то большее, чем просто спазм, или нет. И причина не в мозге, а в части нас самих, которая с течением времени устает из часа в час открывать и закрывать шлюзы. Ведь часто приходится возвращаться домой, не имея ни малейшего желания заниматься любовью. А как иначе? Тебе это знакомо. Уже в метро ты осознаешь, как же хорошо просто сидеть. Как же хорошо ничего не делать. В голове у тебя уже готова программа: по приходе домой ты собираешься, обрушившись на диван в толстых носках и неприличном пеньюаре, слопать фалафель, смотря последнюю серию «Игры престолов». Это было бы идеально, но не стоит слишком лелеять эту идею, так как твой парень тоже дома. Порой, надо признать, это раздражает. Даже разговаривать. Потому что, господи, наши трудовые будни ведь и болтовней тоже забиты: даже больше, чем всем остальным. Мы в буквальном смысле треплем языком! И пусть этот мужчина, с улыбкой поджидающий тебя, — твой парень. Пусть он имеет полное право хотеть тебя, но и он ведь тоже мужчина, который хочет поболтать. Ему многое нужно рассказать, и наверняка большая часть из этого очень интересна, но, если задуматься, в этой комбинации фалафель-сериал-пеньюар больше всего тебя радовало молчание, не так ли? А когда приходит время ложиться спать и он шепчет тебе на ухо фантазии, в которых ты являешься главной героиней, ты вяло спрашиваешь себя, сколько же у тебя осталось энтузиазма для занятий любовью прямо сейчас и для того, чтобы дать вовлечь себя в энный половой акт с проникновением. Ватерлоо, хмурая равнина, старик. Долго ли нужно выбирать между этим и возможностью узнать, отрубят ли голову Тириону Ланнистеру? В общем и целом, именно это англичане называют «очевидным решением».
Сложно признаться в подобном своему парню, и уж точно не стоит делать это, используя подобную лексику. Любая другая девушка может сказать, что ей не очень хочется, что она устала, что у нее болит живот, — в общем, она может фальшиво умирающим тоном выдать любое оправдание. Все становится гораздо деликатнее, когда ты целыми днями удовлетворяешь других мужчин за деньги. Мне очень нравится пример с сантехником. Хорошо, пусть будет сантехник. Никто не упрекнет сантехника в том, что вечерами ему хотелось бы поговорить о чем-то, не касающемся работы, пусть он даже страстно любит свое дело. Однако и у него дома тоже могут найтись протекшие краны и прокладки, требующие замены. Каким же сантехник должен быть бессердечным монстром, чтобы ответить своей жене, что, боже мой, это может и подождать, что он целый день возился с трубами. Это что, никогда не закончится? Может, весь мир — это просто огромный протекающий кран? Нет же! Жена аккуратно просит его об услуге: она тут беспомощна, да и что ему стоит быстренько покрутить отверткой еще разок ради мира в семье. Может быть, это даже самый важный поворот отвертки из всех сделанных за день.
