Для привлечения всеобщего внимания нужна кандидатура международного масштаба. До Хрущева, разумеется, не добраться. Однако, легко убить, Молотова. Что же касается убийцы Троцкого, свободно разгуливающего по Москве, правда, под чужим именем, то такая личность сегодня уже не актуальна.
Таким образом, кандидатура бывшего министра иностранных дел Молотова одерживает верх: принято решение казнить именно его. "Наша организация, сказал торжественно Щусев, - вынесла смертный приговор сталинскому соратнику номер один, палачу Молотову, который много лет вместе со Сталиным душил и истязал нашу многострадальную родину... Вам, русские мои юноши, выпала великая честь... Вот он, случай, о котором писал Герцен и которого недостает, чтоб сделать нашу оппозицию национальной, каковой она была во времена декабризма".
Щусев, который не дорожит жизнью, поскольку смертельно болен, заверил свою организацию, что "смертный приговор" - всего лишь симоволика, что Молотов отделается лишь пощечиной, тогда как на самом деле он намеревался убить его - у него были для этого заготовлены бритва и молоточек - и тем самым погубить мальчиков, которые пойдут с ним. Однако, Горюн предупредил Гошу: "Замысел его страшен, он умереть хочет, как умирали пред-библейские цари хеттов. Вместе с молодыми, не отжившими свое жизнями вокруг, в одной могиле". Гоша Цвибышев предотвратил убийство, действительно "влепил" Молотову пощечину, тем самым нарушив план действий Щусева.
Молотов уже год как был отстранен от дел и лишен личной охраны, чем был нанесен непоправимый удар его власти и авторитету, потому что власть имущие при "режиме" были невидимы народу и недоступны ему. Вот уже год он, "крепкий старик с чистыми белыми усиками" и в традиционном пенсне, известном всему миру, по утрам прогуливался в мягкой шляпе кофейного цвета со своей собачкой - черным шпицем - в районе улицы Грановского, где находился правительственный дом. Гоша решил перехватить инициативу и предотвратить кровопролитие, которое было неизбежно, поскольку Щусев был "на изготовке", то есть держал руку в кармане, "где у него была бритва, эта переносная карманная гильотина индивидуального террора" (курсив мой - М.П.). С криком "сталинский палач!" Гоша ударил "ладонью по гладко выбритой, сытой щеке" Молотова. Молотов пошатнулся от удара, но тут подоспел Щусев и зачем-то еще и толкнул Молотова, и тот упал на четвереньки.
"Сцена была дикая и нелепая. Мы оба неловко топтались, потеряв четкость плана, лаяла собака, а на мостовой у наших ног лежал и кричал Вячеслав Михайлович Молотов, бывший всемирно известный могущественный министр иностранных дел, человек, имя которого произносили следом за именем Сталина, и звал на помощь тем самым голосом, который в 1941 году возвестил стране о начале войны".
В романе "Бесы" в главе "Последнее решение" "собрались наши в полном комплекте впятером". В маленьком покривившемся домике на краю города поздно вечером "пятеркой" было принято решение убить Шатова, на том основании, что он, якобы, донесет. Опять же, была у Петра Степановича и личная причина для того, чтобы скрепить свою "пятерку" ("надо было окончательно скрепить пятерку, на всякий случай") кровью именно Шатова, поскольку "он ненавидел Шатова лично". Рассказчик замечает: "Я даже убежден, что это-то и было главнейшею причиной". Место убийства описано Достоевским в лучших традициях "готического" романа. Шатова заманили в очень мрачное место ночью (глава "Многотрудная ночь") в конце огромного ставрогинского парка у старинного грота, где бесполезно было звать на помощь - никто не услышит.
Трое из четырех (Шигалев, в последнюю минуту отказался участвовать в убийстве и ушел) повалили Шатова и придавили к земле. И тогда Петр Степанович "аккуратно и твердо наставил ему револьвер прямо в лоб, крепко в упор и - спустил курок". Заметим, у Достоевского убийство "успешно" состоялось, Горенштейн же превращает покушение на Молотова в фарс.
В "Бесах" бунт развернулся в далеком губернском городе, в "Месте" бунт возможен во всей многомиллионной стране. Сцена бунта в южном городе и убийства толпой директора завода Гаврюшина-Лейбовича ("перед смертью толпа уж над ним потешилась, чуть ли не по-ребячьи подурачилась, как могут дурачиться лишь во время лихих русских погромов") предупреждает, что в стране без "хозяина" при возрастающей оппозиции массового обывателя пришло время самозванцев, о которых опять же предупреждали "Бесы". Ставрогин приходит к Марье Тимофеевне, и она, не узнав его, кричит: "Слушайте вы: читали вы про Гришку Отрепьева, что на семи соборах был проклят?... Прочь, самозванец!... Гришка От-репь-ев а-на-фе-ма!".
***
Горенштейн совершил еще одно aemulatio: создал образ Журналиста, типичного интеллигента 60-х годов, во многом напоминающего Степана Трофимовича Верховенского из "Бесов". Писатель однажды говорил мне, что в образе Журналиста соединил двух известных литераторов - Илью Эренбурга и Константина Симонова (с первесом в сторону Симонова в большей степени).
Между Журналистом и Гошей (полное имя Гоши, как у Отрепьева, Григорий) будущим зятем Журналиста, возникает дискуссия на тему самозванства. Оба вспоминают правление Лжедмитрия, которое казалось поначалу удачным, однако закончилось трагически. Журналист знает о тайном желании Гоши возглавить Россию и предупреждает его: "Властолюбцы редко бывают патриотами, но счастье того властолюбца, чьи стремления совпадают с народным движением. В противном случае его пеплом выстреливают из пушки, как это случилось, например, с Лжедмитрием".
Одним из эпиграфов к третьей части романа ("Место среди жаждущих") Горенштейн взял слова из "Книги Судей": "В те дни не было царя у Израиля; каждый делал то, что ему казалось справедливым".
Новый глава государства Никита Хрущев, вступивший на смену абсолютному самодержцу, почитаемому обывателем, который именовал его правление "порядком", с своими "простонародными действиями и простонародной личностью" уничтожил святость власти. "А если в такой обстановке у русского человека отнимать хлеб и пряники, он знает, что ему делать. Подспудно дремавшее чувство вековых российских смут просыпается в нем, и российский бунт, жестокий и радостный, является вдруг на свет, как веселое и забытое сказочное чудище". Так говорится в романе "Место".
