Она походит к окну.

– È aperto?39 – она закрывает створку и двигает туда-сюда ручку.

– Си, но закрывать, – отвечаю я и понимаю, что сейчас или… никогда мне не видать нового купальника. – Вьени фуори, – и я закрываю рот рукой в величайшем притворном изумлении.

      Заворачиваюсь в одеяло и семеню к ней, щупаю отлив, словно и так непонятно, что он пустой.

– Фиить, – повторяю я ленкины звукосочетания, – туда, ветер, ууу, фуори мой купальник для пишина.

      Руби вскидывает руки.

– Nooo! – она повторяет мой клич и оглядывается на комнату.       Становится на коленки и смотрит под кроватью, потом снова подходит к окну и переваливается через раму, стучит по откосу, словно купальник вернется на ее призывную дробь.

– Туда, – показываю Руби на деревья, которые недавно срисовывала, – далеко-о-о.

      И тут понимаю, что каким бы перышком не был купальник, перелететь террасу, дорогу, кусты и затеряться в деревьях он смог бы, только если бы Тор громыхнул своим молотом и вызвал смерч. Но деваться некуда, надо врать до конца.

      Присаживаюсь на кровать.

– Но пишина.

– Ototto, – Руби садится рядом и смотрит на шкаф.

– Уно, – говорю я, – уно купальнико.

– Non piangere40, – трясет одеяльный кокон она, – Oggi Venezia!

      Точно сейчас заплачу, потому что все вышло глупо, и теперь у меня официально нет вообще никакой пляжной одежки, а в бассейн по-прежнему хочется. И, кажется, Руби не собирается бежать покупать мне новый. Придется притворяться перед девчонками и Митькой, что я не купаюсь из-за своей новой физиологии, которую Руби назвала «цикло». А перед Руби бубу строить великую нелюбительницу воды. У меня будет целая неделя, чтобы найти новый купальник или прожить остаток Италии в унынии, укоряя себя на глупость и излишнее доверие к гороскопам.

День Венеции, дорожной подруги

и первой книги

Делать нечего, надо ехать в Венецию. Надеваю белые велосипедки, которые Руби подарила мне в первый день. Одна штанина короче другой, ну да ладно, сверху белую футболку, которую, видимо, Макс носил десять лет назад – обтягиваю, чтобы обязательно прикрывала попу, нечего светить несовершенным швом. И распускаю волосы, пусть левый глаз будет под челкой, и завязываю фенечку на руку. Лёля ни за что бы не разрешила – а я сделала. Теперь я готова ехать. Венеция встречай меня.

Через полтора часа автобус остановился на совершенной суше без всяких каналов вокруг. Я чуть не заплакала: где же большая вода? Ирина собрала нас в кучку у дверей автобуса.

– Венеция во-он там, – указала она рукой куда-то в голубое небо.

И мы двинулись на него. Мы с Митькой шли рядом, ну прямо как парочка. Но что делать, если я никого больше не знаю так долго, как его. Повезло, что мы последними пристроились. Ирина дала Митьке оранжевый платок.

– Ты замыкающий! – крикнула она, убегая вперед.

– Да, сэр. Ой, сэра. Или как там?

      И завязал платок банданой на голове.

– Да без разницы, она не слышит уже.

      Мы подождали, пока толпа оторвется от нас и зашагали в ногу. Приятно вдруг получить совершенно своего человека за тыщи километров от наших соседних дворов. Даже рассказывать никому не хочется, что мне так свезло. А то поверят и будут меня в качестве талисмана в дворовые игры брать.

– Вчера мы были в кафе, – начал Митька. – Там были все, кроме тебя.

– Кто это все?

– Все новые знакомые. Мы бесплатное мороженое ели.

– А чего за мной не пришли? И бесплатного мороженого вообще-то не бывает.

– А как это сказать им, хозяевам, что тебя не хватает? И вообще-то бывает, даже шоколадное.

– Как? Жестами, воздушными знаками.

– Я не догадался. И остальные тоже.

– Так всегда, – буркнула я.

      Снова выделилась, точнее отделилась. А что вчера вечер делала я? Ах, да, обдумывала и осуществляла великий план обмана. Ничего такой вечерок, а Митька с остальными в это время в кафе морожко лопал.

– А когда снова в кафе?

– Хозяйка сказала что оggi41.

– Не хозяйка, а… как там ее зовут?

– Эрика.

– Вот значит Эрика и сказала.

– А мне и так норм.

– А мне нет. Давай договоримся и другим передай, что у ваших хозяев имена есть. Они же вам цып-цып не говорят.

– Эрика мне говорит. Только не цып-цып, а кари-кариссимо.

      Я пырснула так, что сопелька вылетела из носа.

– Это значит милый-миленький!

      Митька улыбнулся.

– Да, я такой, – и погладил себя по стриженным волосам.

      Безводная равнина постепенно превращалась в город. Я особо ничего не знала о Венеции, кроме того, что она скоро затонет и я смогу втридорога продать фотки, которые сделаю тут.

– Мить, сфоткай меня, пока никто не видит.

– А я что не в счет?

– Ты другое.

– Что другое?

– Ты – свой.

      Я сняла рюкзак и достала из него «Полароид».

– Ух ты, вот это штука.

– Моментальный результат, – и я прижала камеру к груди.

Эдик, конечно, хороший дядя, но ему, видимо, этого мало, поэтому на новый год он подарил мне этот фотик. То ли не выдержал моих уговоров, то ли действительно порадовать захотел и стать моим супергероем, раз папы нет. Не важно. Главное, что я разбогатею, когда Венеция затонет.

– Первый кадр пробный, – объяснила я Митьке и сфоткала асфальт с кусочком разметки.

      Снимок вылез с жужжанием.

– Держи, – подала я его Митьке, – и смотри на волшебство.

      На черном квадратике начали проступать очертания желтой полоски.

– А теперь меня.

      Я оглянулась. Ракурс был не очень. Кажется, что в домах только начали капремонт. На одном висели строительные леса, другой – слишком серый, даже на июльском солнце. Ладно, какая уж есть, эта Венеция. Все равно недолго осталось. Я подняла руку вверх и сложила из пальцев латинскую «V». Митька поднял камеру и сразу прокричал «три».