Елизавет Бам! Елизавета Бам!

В твою перину бух! В твою перину бах!

Ораниенбаум, бух, бах!

Любовь Аркадьевна покинула зал. Она преподавала у нас французский и предпочитала таких поэтов, как Ронсар, де Мюссэ, в крайнем случае Лафонтен.

Вторым на этом вечере выступал Леня Селиванов.

Он был в бежевой толстовке, в валенках и в цилиндре. - Я прочту стихотворение про кошку моих соседей, - заявил он.

Как пробка из окошка

Вылетела кошка.

На моей памяти

Ее хвост, стоящий, как памятник.

Глаза у ней зеленого цвета.

Я долго думал: кошка ли это?

Может быть, она не кошка, а кот.

Вот...

Раздались рукоплескания, а наша преподавательница литературы Мария Германовна сказала:

- Может быть, это не кошка, так же как Селиванов не поэт.

- Мария Германовна еще не доросла до такой литературы, - заявил Селиванов. - Меня поймут не раньше чем через десять лет.

Розенберг писал понятнее, но обходился без рифмы. Он писал белые стихи.

По каналам Венеции скользят гондолы.

И в них сидят римские патриции.

А в Риме папа, конечно, римский,

И имя у папы Пий, и это имя не нравится маме.

Мама, конечно, тоже римская,

Она проживает в замке дожей,

Который омывают воды канала.

И итальянские голуби садятся на карнизы замка,

Воркуя о чем-то опять же по-итальянски.

И стройные пинии, почти зеленые и немного синие,

Стоят вдоль ограды на виа Чирчини.

В Розенберге всегда сказывался эрудит, и его стихи были чем-то симпатичны нашему историку Александру Августовичу Герке. Он говорил: "Розенберг любит историю, много читает, и в его стихах я что-то вижу, хотя и не знаю что".

Но всех забил Старицкий. Во-первых, он вышел на эстраду в серой толстовке и босиком, как Лев Толстой.

Во-вторых, он нарисовал у себя на левой щеке губной помадой сердечко, и, в-третьих, он читал шепотом.

Я запомнил только одно четверостишие:

Небо плевалось. Бамбунил дождь

Желтый с зеленым. Молния валится.

Ты не любишь меня? Ненавидишь?

Ну, что ж?

Все равно я живу. Я - Старицкий.

И все девчонки ему бешено хлопали.

- Этот парень напоминает мне хромую мушку, которая попала в клубничное варенье, влипла в него и не может выбраться, - сказал скромный старшеклассник Саша Веденский.

Он никогда ничего не писал и не читал в школе.

Но стал очень хорошим детским поэтом, и теперь его книжки с удовольствием читают в нашей школе. Он жил на Зверинской улице.

ПРЕРВАННЫЕ МЕЧТЫ

- Когда я окончу школу, - сказал Каценеленбоген, - я стану артистом и буду всех потрясать.

- Почему же ты за все время учения ни разу нас не потряс? Даже не попробовал, - сказала Паня Пищик.

- Потому что я скрывал свой талант. Я его показывал только своей маме, и она даже плакала.

- От твоего таланта?

- От того, как я читаю драматические произведения. Я ее волновал. Не будьте дураками и прекратите свой идиотский смех. У каждого есть свои желания, и ничего смешного в этом я не вижу.

- А я постараюсь стать ученым, - сказал мрачно Ваня Лебедев. - Я буду изучать рукописи Пушкина, Лермонтова, Толстого. Я хорошо разбираюсь в их почерке. И я наверняка найду что-нибудь неопубликованное.

- Третью часть "Мертвых душ", - сказал Розенберг.

- Она сожжена Гоголем, но не исключено, что где-нибудь затерялось несколько страниц рукописи, - сказал Ваня. - И острить на эту тему - глупо.

- Лично я буду строить корабли, - сказал Сашка. - И буду на них ходить в море, а может быть, и дальше.

- А я буду геологом и буду искать золото, - сказала Алла Корженевская.

- Не все то золото, что блестит, - заметил Павка.

- А я не все и буду искать.

- А я выйду замуж, - сказала Леля Берестовская. - Мой муж будет очень красивый. У нас будет шикарная квартира из пяти комнат, две собачки, кошечка и говорящий попугай.

- И ты будешь жить на Азорских островах и будешь принцессой, - сказал Розенберг. - Но имей в виду: и там произойдет революция, и ты будешь рыдать, но уже ничто не поможет. Таков конец всех капиталистов. Скоро тебе кончать школу, но ты ничему не научилась.

- Мне стыдно, что это говорит моя подруга, - сказала Ира Кричинская. Единственное, что меня утешает, это то, что она дура.

- А я, наверно, буду врачом, - сказал Бобка. - И я постараюсь, чтобы все были здоровы. Даже Берестовская, если она, конечно, не уедет на Азорские острова.

- Что касается меня, - сообщил Навяжский, - то я буду инженером. Советская власть плюс электрификация. Я буду строить электростанции. Помните, как я исправил на той неделе короткое замыкание? Меня с детства тянет к электричеству. Я даже позавчера дома провел телефон из ванной в переднюю.

- Зачем? - спросил я.

- Чтобы, если нужно, поговорить, - сказал Шура. - Я поступлю в электротехнический институт.

- Если тебя примут, - заметил Штейдинг.

- Кого же туда принимать, если не меня?

- А я пойду в библиотечный институт, - сказала Элла Бухштаб. - Мне хочется стать библиотекарем.

Я всегда буду жить с книгами. Что может быть интересней!

- А я буду гостем! - воскликнул Старицкий. - Я буду ходить ко всем вам в гости и узнавать, что вы делаете.

- А учиться? - спросила Гольцман.

- А учиться мне уже давно надоело.

Тут вошла в класс Любовь Аркадьевна и сказала:

- Займите свои места. Продолжим наши занятия. - И Павел так вздохнул, что она спросила: - Что с тобой, Старицкий?

- Немножко взгрустнулось, - сказал он. - Ничего.

С годами это пройдет.

ВИКТОРИЯ-РЕГИЯ

День начался не очень хорошо. Два дня назад мы ходили на экскурсию в Русский музей и смотрели там разные картины. Самое большое впечатление на нас произвела огромная картина в золотой раме, занимавшая чуть ли не всю стену, "Гибель Помпеи" художника Брюллова, в которой изображено извержение Везувия в этой самой Помпее, когда лава низвергается на город и рушит все на своем пути. На этой картине множество людей. Все в страхе. Люди бегут, валятся колонны - в общем, давка, ужас, столпотворение.

И вот сегодня на первой же перемене мы решили играть в гибель Помпеи. Что мы сделали? Мы перевернули стоявшую в классе вешалку, нагромоздили друг на друга несколько парт, сдвинули с места шкаф и с дикими криками начали толкать друг друга. Схватили Лелю Берестовскую и посадили ее на шкаф. Она оттуда вопила, а мы прыгали вокруг и орали.