Но, черт побери, он был именно тем человеком, которого Аугусто хотел бы считать своим другом. Благородный Аугусто, интеллигентный прирожденный убийца, боролся с собой.
Аугусто родился на планете Ла-Пломба, получившей известность из-за того, что она была одной из первых заселяемых планет, подвергшихся процедуре пробора. Говорят, сейчас это нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, что именно на Ла-Пломбе появилось это слово - "пробор". Пробор на Ла-Пломбе оказался неудачным, непродуманным, непрофессиональным, но что-то, минимально пригодное для жизни людей, он сделал. Из нескольких тысяч первых поселенцев выжили в первые годы лишь несколько сотен, однако в конце концов все пришло в относительную норму и в дальнейшем Ла-Пломба пережила четыре волны переселений, что увеличило число ее обитателей до ста пятидесяти тысяч человек, которые основали несколько колоний и даже город, через два десятка лет, правда, опустевший.
Жизнь на Ла-Пломбе представляла собой постоянную борьбу за существование. Отдаленность от основных трасс лишала пломбиан многих достижений человеческой цивилизации: скваркохиггс и экстрапространственное зеркало соседствовали здесь со скотоводчеством, рыболовством и даже в некоторых колониях рабовладельчеством. Книг на Ла-Пломбе не читали, стекла смотрели столетней давности - главным образом порнографию.
С юности Аугусто, паренек очень честолюбивый и очень склонный к правонарушениям, больше всего на свете мечтал о том, как вырваться из мира Ла-Пломбы, засасывающего, усыпляющего, невероятно примитивного, мира, где драка на дубинах - главное развлечение мужчин. Ему противно было, что отец его погиб, услушавшись нарко и по своей собственной воле отправившись на схватку с рыбой-ремнем. Ему отвратительна была мать, плохо соображающая, невероятно быстро постаревшая и ко всем пристающая с идиотскими обвинениями. Он хотел другой, интересной жизни. Где угодно, только не на Ла-Пломбе.
И нашел. Удрав со "Странствующим музеем Земли", не имеющим к Земле никакого отношения, кроме разве старых фотографий нью-йоркских развалин и первого марсианского города, он умудрился попасть на Метрополию, осесть там и даже получить два образования. Он изучал живопись, музыку и философию, ни в чем из них не преуспел, однако в богемных компаниях сумел завоевать авторитет. После чего переключился на кражи интеллекторов и в высшей степени профессиональную расшифровку их второго подсознания. Был пойман, получил предложение поступить на секретную межгосударственную службу, естественно, его приняли, но, не выдержав начальственного гнета, сбежал и в скором времени превратился в одного из криминальных пап.
Статус криминального папы устраивал его лишь до тех пор, пока он не расплатился со всеми своими обидчиками - обычно он это делал чужими руками, но пару раз использовал и свои. Личное участие в кровопускании ему не понравилось, но эффективность такого образа действий он по достоинству оценил. Далее, через контрабанду, потом наркотики, он свой статус повысил и одновременно пропал из поля зрения служб охраны спокойствия - Аугусто был в этом смысле очень изобретательным человеком.
Занятия пиратством, информационным рэкетом и контрабандой волей-неволей привели его к мысли о создании собственной империи - такой примерно, как Империя Белого Волка или Эдем Зарьяна. И у него получалось. Получалось!
"Человек, переставший быть человеком, куда опаснее того, который человеком не стал" - так сказал ему Федер. При этих словах Аугусто даже дернулся, вздрогнул. Про меня сказано, про меня, подумал он тогда, вот где моя опасность. Для врагов моих, для друзей, для меня самого.
Человек, переставший быть человеком. Аугусто хорошо понимал, что это значит. Он долго не мог разобраться, почему последние годы он так на все обозлен, почему ему ничего не нравится из того, что вокруг него происходит. Почему победы его, так дорого дающиеся, требующие от него не только жестокости, не только грубой мощи его мамутов, но и определенного изящества, даже гениальности решений, - почему они не приносят ему почти никакой радости? Почему он, отлично образованный человек, обожавший когда-то интеллектуальное наслаждение от беседы с каким-нибудь умницей, всех умниц от себя отстранил и окружил себя питекантропами? Ну, это-то, пожалуй, яснее ясного - из вполне объяснимого и полностью оправданного недоверия к умникам. Но почему он, всегда считавший себя ценителем прекрасного, в том числе - особенно в том числе - ценителем женской красоты и всех своих наслаждений, с этой красотой связанных, с молодых лет очень в этом вопросе разборчивый, вдруг все свои прежние пристрастия и увлечения отбросил и заменил их очень сомнительным удовольствием в виде "родственниц"-амазонок, предпочитающих наиболее грубые виды коитуса, а сам коитус воспринимающих как жестокий поединок из-за того, что противником здесь был мужчина, существо, ненавидимое амазонками на уровне подсознания?
Словом, Аугусто был не так прост, как те бандиты, которых чаще всего можно увидеть в полицейских вестях. Он, понимаете ли, мучился. Он делал то, к чему стремился, но чего совершенно в глубине души своей не хотел. Сонмы убитых и замученных им или по его приказу никогда не нарушали его сна - чего не было, того не было. Совесть его не тревожила ни в малейшей мере. Но и садистской радости не испытывал Аугусто при виде крови, им проливаемой, при виде пыток, иногда жесточайших, был равнодушен ко всему этому. Однако вот не нравилось ему то, что он делал, не нравилось и даже пугало. "Я в угол загоняю себя", - сказал он раз, читая в одиночестве какое-то особо мудреное философское стекло, а потом вдруг отбросив его в сторону и мученически скривившись.
Последние месяцы перед концом пробора он часто призывал к себе Федера. Тот злился, говорил, что некогда ему, что не до пустых визитов, что пробор на грани провала, но все-таки каждый раз шел в надежде прояснить ситуацию.
На самом деле Федеру нравилось там бывать. Нравилось ему прежде всего то, что в доме Аугусто было по-настоящему уютно - то есть было бы по-настоящему уютно, не будь в нем мамутов. И, главное, не будь там самого Аугусто.
