Юрий Павлович постоянно чувствовал инертность коллектива, его странную холодность — это входило в резкое противоречие с его горячими планами. И если бы в основе этих противоречий лежали одни недоразумения, их можно было бы легко устранить. Увы, хватало и более глубоких причин.
Евгения Федоровна — преподаватель немецкого языка. Ее видели и злой, и доброй, и грубой, и мягкой. Она была бы кладом для школы, она пела, и рисовала, и отлично знала два иностранных языка, и училась когда-то в балетной студии, но ни разу не сделала попытки организовать в школе хореографический кружок. Почему? Потому что бывший директор не давал ей квартиры. Юрий Павлович дал — что же теперь мешает Евгении Федоровне? «А я не знаю, хочет ли этого Юрий Павлович. Не люблю навязываться».
Я сидел у нее на уроке. У доски стояла стройная, хрупкая женщина лет тридцати. Черное платье, коричневая кофта, аккуратные валеночки. Говорила она спокойным, тихим голосом. А глаза были удивительно добрые — я никак не мог себе представить, что, проходя по коридору, она цедит директору сквозь зубы «Здра», что каждое предложение Юрия Павловича встречает если не прямым отказом, то холодным равнодушием.
Нет, Юрий Павлович, тут надо разобраться. И к педагогу требуется подход! Если вы однажды почувствовали, что мера признания Евгении Федоровны в школе явно не соответствует ее талантам, найдите в себе силы признать ее ярче. Вы помните, как получили однажды добрую улыбку Евгении Федоровны, хотя, по совести, она не была вами заслужена? Это случилось в тот самый день, когда впервые распахнулись школьные двери, — 1 сентября. Вы стояли у входа, мимо шли классы, и какой-то мальчишка-первоклассник с перепугу преподнес вам букет цветов. Вернее сказать, он просто отдал вам цветы, вызвав на вашем лице растерянность. А вслед за этим каждый класс, соблюдая стихийно возникшую ритуальность, стал преподносить вам букеты — на этот раз уже не «давать», а именно «преподносить». Так вот самый первый букет вы от растерянности сунули в руки учителя, который случайно оказался ближе всех к вам. Этим учителем была Евгения Федоровна. Она благодарно вам улыбнулась и, возможно, с этого дня почувствовала бы себя вами признанной, и наладились бы добрые отношения… Увы, случайность букета Евгения Федоровна разгадала очень скоро, а вы это знали еще раньше. «Я чувствительна, как термометр», — сказала она мне. Каждый человек имеет право на слабость.
Немало времени прошло, прежде чем Евгения Федоровна поставила первую пятерку по поведению Валерию Ягодину, самому ненавистному из своих учеников, впервые задержалась в школе до позднего вечера и вывесила объявление о занятии балетного кружка.
Педагог — это, вероятно, человек, который должен оставаться педагогом даже в тех случаях, когда имеет дело со взрослыми. Его талант, если это талант истинный, не может быть тонким лучом; такт, понимание, человеческая порядочность, честность, справедливость — эти качества должны исходить от педагога во всех направлениях как свет от лампы, как аромат цветов, как волны эфира. И если уж на то пошло, качества, перечисленные мною, хорошо бы иметь всем людям на земле независимо от их профессии — тем более педагогам.
Некоторое время назад Юрий Павлович принес в учительскую шесть бутылок воды, купленных в буфете. Он надеялся, что с этого первого «взноса» начнется хорошая традиция по очереди покупать в школьном буфете воду для общего пользования, а не бегать туда за каждым стаканом. Преподаватели молча выслушали Юрия Павловича и разошлись на уроки, благо только что прозвенел звонок. К концу первой перемены Кардашов, словно бы случайно, заглянул в учительскую. Шесть бутылок стояли нераспечатанными. «Провалят!» — с тоской подумал он. На следующей перемене — та же картина. Потом были еще три перемены, но он в учительскую больше не заглядывал. И лишь вечером, уходя из школы, последний раз открыл дверь. На столе стояли пять пустых бутылок и одна полная, оставленная, вероятно, для него.
«Слава богу! — подумал он, почувствовав внезапное облегчение. — Дело, кажется, налаживается».
4
В тот день, когда я впервые посетил школу, должны были приехать артисты. Но я этого не знал, и вот какой вышел казус. Не успел я снять пальто, как Юрий Павлович Кардашов обратился ко мне со слезной просьбой: заболела одна учительница, не могу ли я занять ребят на время урока. Конечно, могу. И я вошел в шестой класс, в спешке никем не представленный. Меня встретила внимательная тишина. Вероятно, ребята мучительно соображали, какое мое амплуа. «Вы будете петь или показывать фокусы?» — спросила, не выдержав, какая-то девочка. Я покрылся испариной и сказал, что никакой я не фокусник, а журналист. Класс дружно захохотал. Скорее всего они решили, что я конферансье или мастер художественного слова. Когда прозвенел звонок, я вышел из класса с больной головой, едва не качаясь из стороны в сторону. Я сам учился в школе, но никогда не думал, что мы, дети, такие трудные. Чуткая, невероятно подвижная и, как мне показалось, совершенно неуправляемая масса.
Впрочем, такое впечатление от школьников нередко выносят и педагоги-профессионалы. Физику Владимиру Васильевичу было не легче моего, когда в первый день его работы весь класс поменялся фамилиями и прямо-таки исходил весельем, а учитель ничего не мог понять.
Но чуть позже, сидя на уроке у Юрия Павловича, я убедился, что талант педагога может быть в крови. Даю голову на отсечение, что Юрий Павлович ни на секунду не отрывал взгляда от журнала и между тем вдруг строго произнес: «Скибин, я тебя вижу!» Скибин, по прозвищу Лягушка-квакушка, сидел рядом со мной. Что он там вытворял, я не знаю, но после замечания Юрия Павловича покраснел и немедленно извинился. «У вас двойное зрение?» — спросил я директора после урока. «Нет, — ответил он, — я знаю Скибина».
Лягушкой-квакушкой его звали потому, что он был крайне несерьезным парнем в свои пятнадцать лет и, кроме того, выскочкой. Долгое время к нему никак не подбирались ключи, поскольку на любую нотацию он неизменно отвечал: «А я все равно на вас не обижусь!» — и растягивал рот до ушей в совершенно изумительной улыбке. Жил он без отца и матери, его воспитывала «матуха» — так называл он добрую женщину, его приютившую, с которой Юрий Павлович уже устал разговаривать. Между тем было известно, что Скибин — отличный музыкант, что он заканчивает музыкальную школу по классу баяна. И вот однажды, когда заболела учительница пения, Юрий Павлович пошел на риск: он попросил Скибина провести урок в собственном седьмом классе. Скибин широко улыбнулся и побежал домой за баяном. «Прошу вас, Николай Иванович, — сказал Скибину первый друг и приятель Валерка Ягодин, раскрывая классный журнал. — Но только без жестокостей!» Потом Ягодин признался Юрию Павловичу: «Мог сегодня схватить пару, если бы Скибин меня вызвал, я в музграмоте не секу!» — что означало «не знаю». За поведение Скибин вывел классу в журнале четверку, и, как его друзья ни умоляли, истина осталась для него дороже. А в конце урока они пели всем классом его любимый «Бухенвальдский набат», да так громко, что слышала вся школа. С тех пор Скибин регулярно заменял учительницу пения в любом классе, а школа узнавала это по «Бухенвальдскому набату». В походке Скибина появилось нечто значительное, взгляд его стал серьезным, а его умению краснеть и извиняться я уже сам был свидетелем.
Немудрено, что подобное «превращение» Скибина послужило поводом считать Юрия Павловича чуть ли не волшебником. Это мнение окончательно утвердилось после той истории, которая произошла у него с двумя братьями-близнецами Сашей и Валерием Шкутан из шестого класса. Их сходство было невероятным, до боли в глазах. Оба черные, подвижные, резкие и, к огорчению учителей, хитрые и сообразительные. Однажды Юрий Павлович сказал: «Саша, иди-ка сюда!» — он ему зачем-то понадобился. «А откуда вы знаете, что я Саша?» Разумеется, после такого вопроса весь класс насторожился. «Я все знаю», — спокойно сказал Юрий Павлович. Тогда братья попросили его на секунду закрыть глаза, а через секунду открыть вновь. «Теперь кто перед вами?» — «Снова Саша», — твердо сказал Юрий Павлович. По предложению старосты все вышли на улицу, чтобы обеспечить эксперименту простор. Юрий Павлович куда-то спешил, но не воспользоваться случаем тоже не мог. Одного из братьев ребята загнали на высокое дерево, а другого спрятали в школьном тамбуре. Директор подумал мгновение и сказал: «На дереве сидит Валерий, а спрятали Сашу». Ну, знаете, Мессинг никогда не пользовался таким успехом! С тех пор школьники совершенно искренне считали, что от Юрия Павловича скрыть ничего невозможно, что он видит «насквозь». Узнав эту историю, я как-то при случае спросил директора: «А как вы на самом деле угадывали братьев?» — «Никому не скажете?» — «Никому!» — «Валерий был в сандалиях, а Саша в ботинках».
