Кардинальный путь есть: резко улучшить качество работы всех звеньев и служб, добиться всеобщего соблюдения производственной дисциплины и все же использовать богатые возможности Черняева. Но одному начальнику цеха этот путь явно «не по зубам», и потому приходится Болинову, хочешь не хочешь, а сдерживать рабочего.

НОМЕНКЛАТУРА. Известно, что от привычки, от приспособленности токаря к работе с определенным изделием во многом зависит величина выработки. Если бы из ста сорока наименований деталей, которые фактически проходят через цех в течение года, выбрать хотя бы с десяток и специализировать на них Черняева, «он бы шестьсот нормо-часов дал», — сказал Болинов. Увы, мечта несбыточная. Никакие плановые организации завода пока не могут научно предусмотреть, когда и в каких количествах пойдут эти сто сорок наименований.

И вот, представьте, участку дают новое и довольно сложное изделие. Старший мастер поручает его, конечно же, опытному Черняеву. Период освоения — это, ничего не поделаешь, потеря производительности труда. Не 500, а даже официальные 280 нормо-часов Черняева, и те под угрозой. И пока он «зашивается» с новым изделием, «лишние» люди, оставшиеся на потоке, делают те самые «лишние» нормо-часы, которые вытянут цеху план. Если осуществить уплотнение, участок «прогорит», а чья будет вина? Ничья: номенклатура!

Довод, прямо скажем, серьезный. Одного не могу понять: почему Черняев непременно должен «зашиться», вызвав напряжение во всем цехе? Если Черняев, признанный ас, человек предельно добросовестный и честный, испытывает затруднения с новым изделием, значит, так и положено, как бы мы ни цифровали вокруг его показателей. Он приходит утром на завод, становится к станку и целый день работает, ни на секунду не отвлекаясь. И вовсе он не «горит», и не должен «гореть» вместе с ним цех — просто нужно научиться нормально и справедливо учитывать его сложный труд и временную потерю производительности. А номенклатура здесь ни при чем! Я лишний раз убедился в этом, заглянув на участок кронштейнов. Он тем интересен, что никакой «номенклатуры» не имеет: рабочие гонят сплошные кронштейны для сельского хозяйства. Вот где, казалось бы, простор для интенсификации труда! Не торопитесь, однако. Когда бригада слесарей, состоящая из пяти человек, сделала расчеты и показала, что может осилить тот же объем продукции вчетвером, вместо того чтобы уплотнить бригаду на одного человека, ей добавили шестого. Выходит, против уплотнения есть «звери» и пострашнее…

Примерно так бы я отпарировал довод насчет номенклатуры, если бы не одна подробность: Черняев действительно приходит утром на завод, действительно становится к станку, но, увы, не работает.

«КОРМ». Он не работает потому, что ничего не готово: ни чертеж, ни инструмент, ни оснастка, ни заготовки. Ему приходится, теряя часы, готовить и добывать все это самостоятельно, хотя есть специальная служба, возглавляемая заместителем начальника цеха и называемая КОРМом — комплексным обслуживанием рабочего места. Сказать, что этим «кормом» сыт не будешь, — значит взять шутку с самой поверхности. Каждый из семидесяти вспомогательных рабочих загружен не более чем на 25—30 процентов. Почему? Когда со мной говорили на эту тему, я видел, как трудно было и руководителям цеха, и станочникам подбирать слова. Теперь я сам испытываю ту же сложность, но — надо. Семьдесят вспомогательных рабочих — это в основном пожилые женщины, инвалиды и старики, не имеющие никакой квалификации. Им дали низший первый разряд, положили по 75 рублей «пенсии», и, как в хорошем благотворительном заведении, со многих из них работу даже не спрашивали. И все привыкли к бесполезности КОРМа.

Стало быть, номенклатура все же становится барьером, когда соединяется с низким качеством работы очень важной для цеха службы.

НОРМЫ. Размышляя на тему о нормировании, нам следует сохранять объективность. В самом деле, время идет, методы и приемы труда постоянно совершенствуются, находят применение новые технические и технологические усовершенствования — нормы пересматривать необходимо. И с этой точки зрения любой нормировщик прав. Другой вопрос — как пересматривать, когда, в каких пределах, на какой основе, научной или «на глазок»? Мне показали деталь, на которую два года назад отпускали три минуты, потом две, теперь одну, — все это правильно, но так и до нуля можно дойти!

С одной точки зрения все нормы — занижены. С другой точки зрения — завышены, их следует «подрезать». А в действительности? Средний процент перевыполнения норм в машиностроении — 160, а в угольной промышленности — 105, но значит ли это, что в угольной работают хуже? Нет, не значит. Просто какие-то из этих норм научно не обоснованы. И на «Красном Сормове» никто бы не возражал против пересмотра норм, если бы при этом учитывались реальные условия труда. Иначе получается: дали токарю старый, задрипанный станок, рассыпающиеся резцы, не наладили как следует комплексное обслуживание рабочего места, а нормы у него «как у всех». Разве это логично?

Теперь представим себе, что получится после уплотнения. Средняя выработка на каждого рабочего резко увеличится, и нормы в то же мгновение будут «подрезаны», хотя условия труда фактически останутся прежними. Какой же смысл уплотняться?

ФОНД ЗАРПЛАТЫ. Болинов позволил себе такое высказывание: «Откровенно говоря, я бы рискнул уплотниться, если бы мне сохранили списочный состав цеха». Иными словами, он был готов сократить количество станочников де-факто, но чтобы де-юре все осталось по-прежнему: мол, пусть наверху думают или делают вид, что думают, будто в цехе ничего не изменилось. Что беспокоило Алексея Николаевича?

Его беспокоил фонд заработной платы. Я не буду подробно рассказывать, как сложно устроен механизм его формирования. Скажу лишь, что если «лишние» рабочие официально выбывают из списка, то в аналогичном квартале будущего года отдел труда и зарплаты никаких «лишних» денег не даст. На плане это не отразится — меньше, чем в прошлом году, цех в нынешнем делать не будет, а вот рублей не получит. И пусть попробует после этого обойтись меньшим количеством рабочих! Впрочем, финансисты завода могут пойти на так называемое «замораживание» фонда зарплаты, то есть применить известный всем «щекинский метод» или нечто ему подобное. Но Болинов до тех пор торопиться не будет, он подождет решения финансистов. «А люди пока останутся при мне, — сказал он. — Так спокойней».

ОТНОШЕНИЕ К ЗАРАБОТКУ. Сегодня Черняев получает примерно двести тридцать рублей в месяц. Болинов сказал: «Нас, может, впрямую за большие заработки ударников и не ругают, но тут же ставят под сомнение правильность норм и расценок». Мол, многовато. Мол, простой рабочий, а зарабатывает больше, чем дипломированный инженер, плановик или бухгалтер. Нехорошо. Пить будет. Я слышал от Черняева: «Академик получает пять сотен — он пить не будет. Я две сотни — обязательно буду пить. Почему?! Даже обидно…»

В сознании некоторых людей происходит какое-то насильственное отделение зарплаты от труда. Деньги видны, а усилия рабочего человека, их оправдывающие, вроде бы незаметны. Давным-давно провозглашен лозунг «Каждому — по труду!», но могу себе представить, что скажут иные, когда Черняев будет делать 500 нормо-часов в месяц: не то их смутит, сколько он сделает, а то, сколько получит за это денег. «Мы не можем позволить, чтобы сменщик получал меньше Черняева!» Увы, это точно: разница в оплате труда хорошего и плохого токаря не отражает, к сожалению, принципиальной разницы в их классе. Но для того, чтобы Черняев со сменщиком зарабатывали одинаково, надо либо научить сменщика работать так, как работает Черняев, либо сдержать Черняева. Второй путь куда легче! И получается: если на одной стороне медали — сдерживание ударничества, то на другой — уравниловка. В иных коллективах дошло до того, что руководители стали бояться, как бы рабочий мало не заработал, даже если он совершеннейший бездельник. Отсюда выводиловка, «оплаченное безделие», воистину развращающее людей. Я заметил, что даже Черняев находится в плену общей неловкости перед солидным и честно заслуженным заработком. «Я не хочу походить на шустрого рабочего, — сказал он, — который забывает, что его соседу по станку тоже кушать хочется». Именно поэтому Черняев, способный трудиться еще лучше, предпочитает не шуметь о своих возможностях. Он молчит. Его возможности вопиют, а он сам молчит!