Нынче все было наоборот: слишком поздняя весна, такая поздняя, что в июне по ночам случалось и до минус десяти. А потом начались дожди, сопровождаемые сильными ветрами, а еще потом новая беда — засуха: температура на почве достигла пятидесяти градусов. Чем дело кончилось? Мало того что погибли озимые, которые просто пришлось запахать, — период созревания хлебов сократился почти вдвое, влаги в почве не хватало, зерно не успело набрать силу, было щуплым, и все виды на урожай погорели синим пламенем.
«В тех условиях, в каких мы оказались, — заметил в разговоре со мной один местный товарищ, — даже такие руководители, как Бизунов и Васильев, не боги». Бизунова с Васильевым он назвал потому, что оба они — Герои Социалистического Труда, однако им тоже, как и всем остальным, было сначала холодно, потом мокро, а потом жарко. Словом, трудно, как никогда. Но вот удивительные цифры: четыре хозяйства области (по предварительным данным) собрали по 7 центнеров зерна с гектара, сорок три хозяйства — по 10, пятьдесят девять хозяйств — по 13, тридцать одно хозяйство — по 16, а Бизунов все же взял по 18,3. Что же касается колхоза «Красный доброволец», которым руководит Ф. С. Васильев, там и Бизунова перекрыли: 23 центнера на круг.
Засуха, конечно, для всех засуха, и если дождь, от него опытом или званием Героя не прикроешься: не зонтики. Но если нам известно, что погода способна уложить одни хозяйства на лопатки, а другим позволяет устоять на ногах, поищем объяснение этому странному обстоятельству не только в силах небесных, но и в силах земных.
ЛЮДИ, ИХ БЫТ
Некоторое время назад Бизунова пригласили на Центральное телевидение и дали пять минут времени. Будучи человеком серьезным, Бизунов решил говорить только самое главное, а потому начал с того, что, кроме реки Лучесанки, очень красивой и богатой рыбой, колхоз располагает газом, водопроводом и, конечно же, электричеством. Затем он коротко «остановился» на двух девушках, которые однажды уехали из колхоза в Донбасс, но через полгода все же вернулись и еще привезли с собой мужей. С тех пор Бизунов, как председатель, никому из желающих покинуть деревню в оформлении не отказывает, однако количество людей в колхозе не уменьшается, а постоянно растет, и потому колхоз ежегодно строит по одной новой улице из двадцати новых домов.
Тут Бизунов сделал паузу и посмотрел на режиссера, который удовлетворенно кивнул головой, но показал при этом ноль двумя пальцами, что означало: пора закругляться. Пора так пора. Впрочем, решив про себя, что все равно это запись на пленку и, если они хотят, пусть потом вырезают, Бизунов сделал знак режиссеру и сказал еще о том, что общественные организации колхоза держат всех людей на учете — в том смысле, когда у кого день рождения, чтобы прислать телеграмму и подарок «во имя души, — сказал Бизунов, — без которой в нашем деле нельзя».
И все, и больше ничего он не говорил, никаких молочных рек в шоколадных берегах не расписывал. Пока он заканчивал в Москве дела, а потом добирался до дома, пленку прокрутили по первой программе. В колхозе Бизунова ждала пачка писем: так, мол, и так, я механизатор такого-то профиля, семья — столько-то душ, видел вас по телеку, не откажите в приеме.
Ко дню моего приезда таких писем скопилось более двадцати тысяч, никто в колхозе не знал, что с ними делать. Но обилие предложений было единодушно оценено как тревожное: колхозники понимали, что хотя авторы писем как минимум имеют телевизоры, от добра они искать добро не стали бы.
Все вышеизложенное, я полагаю, должно послужить читателю «материальным обеспечением» того бесспорного факта, что люди колхоза имени Ленина работали в страду с истинным энтузиазмом. Они давали по две, по три и даже по четыре нормы в день, и, когда я спросил Бизунова, за счет чего, он ответил: «За счет приличной жизни и понимания момента, что фактически выразилось в удлинении рабочего дня». — «В каких же пределах?» — «В нормальных: от зари до зари». После таких слов просить у Бизунова «героические» примеры было решительно невозможно. Мне ничего не оставалось, как пользоваться косвенными доказательствами.
Однажды у меня состоялся разговор с дедом Кашириным, про которого я знал, что нынешним летом он взялся возить колхозное молоко, хотя в свои «за семьдесят» мог бы спокойно лежать на печи, благо пенсией был обеспечен. Но велика ли эта пенсия? Естественно, меня интересовали мотивы его поступка, и я прямо в лоб спросил: «Много заработали этим летом, Павел Игнатьевич?» — «Чего?» — сказал дед. «Я говорю: хорош ли заработок у возчиков молока?» — «А тебе зачем?» — сказал дед, при этом сын его с внуком, присутствовавшие при разговоре, отвернулись с тихими улыбками. «Ну ладно, — сказал я, решив отступить и подойти к тому же с другой стороны, — у вас есть, дедушка, мечта купить себе чего-нибудь «такое»?» — «Какое?» — подозрительно спросил дед, и у всех Кашириных мелькнуло лукавство в глазах, а глаза у них, к слову сказать, были ну точь-в-точь, ну капелька в капельку, ну просто поразительно одинаковые да еще небесно-голубые. «Транзистор!» — сказал за деда внук, но дед на него тут же цыкнул: «И задарма не нужен! — Потом подумал и мудро добавил: — Какие мы, такие и костюмы!» — в том смысле, что его потребности теперь уж невелики. Короче говоря, дед Каширин «встал к станку», заменив на отвозе молока здорового мужчину, место которого было на переднем крае, но сказать об этом такими словами, какими написал я, не согласился бы даже по принуждению. Двое других Кашириных, отец и сын, работали комбайнерами на одном и том же поле, ложились спать в одиннадцать вечера, вставали с первыми петухами, и оба давали по две с половиной нормы. «Соревновались?» — спросил я. «Некогда было», — последовал довольно неожиданный ответ. «А если бы соревновались, то кто кого?» Восемнадцатилетний Володька скромно отвел глаза, дед хихикнул, а средний Каширин сказал: «Он бы меня обдул. Он злее».
По списку в колхозе триста восемьдесят трудоспособных. Одни, вероятно, менее «злые», другие более, есть и равнодушные, где их только нет. Но факт остается фактом: ни во время посевной, ни в период уборки колхоз ни разу не воспользовался посторонней помощью, сколько ее город ни предлагал. Больше того, ухитрился сам помочь людьми и техникой своему соседу.
ТЕХНИКА
На машинном дворе как на полигоне — и как в сказке, потому что, к сожалению, мы не так-то уж часто видим подобное в нашей действительности — стояла техника: все трущиеся и ржавеющие детали были густо смазаны солидолом, моторы и моторчики зачехлены в целлофановые пакеты, а колеса побелены известкой, чтобы резина не трескалась. Стояли машины точно по линеечке, с двухметровым интервалом друг от друга, идешь вдоль — как принимаешь парад. На тракторах и комбайнах были не номера, а фамилии водителей, и не мелом написанные, а масляной краской, что свидетельствовало о стабильности кадров. Это называлось у механизаторов «персоналкой», а придумал ее К. Ф. Припеченков, «чтобы машины лучше сохранялись, а у людей к ним возникало чувство», — можно подумать, что Припеченков работал в колхозе не механиком, а штатным «лириком». И все же он был механиком, к тому же обладал довольно скверным характером. Если возвращался с работы льноуборочный комбайн, он его неотмытым в ряд не ставил, как бы водитель ни торопился пересесть на другую машину и как бы сроки его ни поджимали. Жаловаться на механика было некому, так как Бизунов молчал, не желая рубить сук, на котором сидел и он сам и весь его колхоз.
49 тракторов, 15 зерновых комбайнов, 5 картофелеуборочных, 7 льноуборочных, 28 зерновых сеялок, 26 автомашин и прочая «мелочь» вроде культиваторов и сенокосилок — таков парк. Правда, сегодня количеством техники в колхозах никого не удивишь — но сколько еще лет мы будем удивляться элементарному порядку? В колхозе имени Ленина к началу посевной вся техника была «в курсе дела», как выразился Припеченков, — попробуйте этому не поверить, если специально выделенная бригада уже сейчас начинает ремонт техники к будущей посевной. Тот, кто способен в столь напряженный момент предъявить доказательства своих забот о завтрашнем дне, тот автоматически демонстрирует добросовестное отношение к делу в прошлом.
