Паспортникова немедленно переслала документ ребятам, но это случилось, повторяю, позже, а тогда эрвээсы знали только, что летчица была с длинной косой, а это делало ее непохожей на Лилю. Тем не менее ребята готовы были тут же двинуться на хутор и пошли бы, если бы их не отвлек еще один адрес, заманчивость которого была несомненна: эрвээсам сказали, что в Верхне-Кондрючем проживает женщина, которая «точно знает, когда, где и как погибли летчики». Откуда? «А это вы у нее спросите».
СЕЛО РЕБРИКОВО. Утром вышли из Красной Зари, в полдень были на хуторе Верхне-Кондрючий, без труда разыскали загадочную женщину, и выяснилось: она работала летом сорок третьего года официанткой на аэродроме, где базировался — надо же такое везение! — 73-й истребительный полк Лили Литвяк. «Литвяк? — сказала она. — Лиля? Еще бы, конечно, помню. Возила в кабине живые цветы. У нее еще платье было с чем-то зеленым. Весь полк ходил в трауре. Она сгорела над Ребриково, в тот день никто из офицеров не пришел в столовую…» Рассказчице было во время войны не более двадцати лет, она прекрасно помнила мельчайшие подробности офицерского быта, множество дат и событий, даже меню в столовой в день гибели Литвяк и, как мы уже слышали, платье «с чем-то зеленым», которое действительно было у летчицы, она повезла его в Москву в марте 1943 года, когда ей дали отпуск.
Провожала Лилю вся эскадрилья, а перед отпуском Литвяк в составе шестерки Яков ввязалась в бой с тридцатью шестью «мессерами» и — что самое неприятное — «фокке-вульфами», на которых летали настоящие звери из знаменитой Берлинской школы асов. «Фокке-вульфы» тогда впервые появились на фронте, они имели четыре пушки и два пулемета, то есть мощный лобовой огонь, и к нему еще надо было приспособиться. И все же Лиля двоих подожгла. У нее это здорово получилось, причем один оказался матерым асом, лично Гитлером награжденным тремя железными крестами. Но и сама нарвалась: осколок в плечо и осколок в ногу, а Як задымился, ему повредили левую плоскость, фюзеляж и бензобак, во все стороны торчали ошметки. Чудом ей удалось дотянуть машину до аэродрома и посадить на «пузо», шасси тоже не вышло. От госпиталя Лиля наотрез отказалась, и тогда командир полка Баранов настоял на отпуске, потому что свободных машин все равно не было, а эту предстояло чинить.
Устроили проводы: немного выпили, закусили мочеными яблоками, откуда-то привезенными Барановым, и попели песни. Лиля обожала: «И кто-то камень положил в ее протянутую руку», но лучше всего получалась хоровая: «Это было под небом тропическим, на Сандвичевых островах» с припевом: «Тир-ля-ля, тир-ля-ля и фиау, ули-фули альмау уа». Летчикам было от восемнадцати до двадцати, они еще не расстались со школьным репертуаром, а Баранова, имевшего тридцать пять лет от роду, чистосердечно полагали стариком и звали Батей. Батя был уникальной личностью. В особенно жаркие дни он выходил на аэродромное поле босиком, в белой рубашке с засученными рукавами и давал истребителям запуск саблей, неизвестно откуда и как добытой. Когда однажды его застал командующий Восьмой воздушной армией генерал Хрюкин, он только и произнес: «В каком вы виде, Баранов!», но обошелся без нагоняя. О Бате говорили, что его «любят снизу, а уважают сверху», он отличался личной храбростью и человеческой добротой, а погиб он 5 мая 1943 года — раньше Алексея и Лили. Полк принял Голышев, а кто стал командиром после гибели Ивана Голышева, Лиле уже не суждено было узнать.
От тех проводов сохранилась фотокарточка: облепили со всех сторон командирскую «эмку», пришедшую за Литвяк, кто как мог, так и устроился, Алексей Соломатин — поближе к Лиле, положив руки на капот, на руки склонив голову и задумчиво глядя прямо в зрачок объектива. А Батя сел на подножку и так, чтобы были видны новые сапоги из желтой лосиной кожи, которую летчики доставали, обдирая баки со сбитых «Юнкерсов-88», хотя и знали, что кожа только для форса — совсем непрактична, поскольку не держит воду. Все невозможно молодые и красивые, мужчины тщательно выбриты, лица спокойные, на гимнастерках ордена, в глазах благородная снисходительность по отношению к Лиле, а у нее чуть виноватая улыбка: она вернется дней через десять и кого-то из них непременно недосчитается, — вы уж простите, мальчики, и прощайте.
Юрий Владимирович, которому было тогда пятнадцать лет, хорошо помнит, что сестра приехала во всем военном, но тут же переоделась в платье с зелеными оборками и пошла бродить по Москве. А мама тем временем села штопать ее белье, потому что оно было в нескольких местах иссечено мелкими осколками. Лиля вернулась с двумя подружками, потом прибежала Катя Буданова, ей тоже дали отпуск, но несколькими днями раньше, они крутили патефон, громко звучала «Риорита», было шумно и весело, а Анна Васильевна все еще штопала мужское белье своей дочери, не уронив при этом ни единой слезы: и Анна Васильевна, и Владимир Леонтьевич были характером в дочь.
«Но откуда вы знаете, — спросили ребята бывшую официантку, — что сгорела Литвяк именно над Ребриковом?» — «Мне офицер сказал. Он сам видел. Он был в том бою. А я иду и вижу: плачет. Ты чего, говорю, срам-то какой. И тут он сказал: «Лилю над Ребриковом сбило, это я ее не прикрыл».
Но нет, не Лиля погибла над Ребриковом, — ошиблась славная женщина, подвела ее память, — там погибла Екатерина Буданова, лучшая подруга Лили: ее машину подожгли над селом, Кате перебило обе ноги, но она, умирая, все же тянула истребитель, сколько могла, дотянула до Ново-Красновки, посадила прямо в поле, а потом умерла на руках у местных жителей, — они и поставили ей памятник в центре села. Подруги и в отпуске были вместе, и на «четверге» в «Комсомольской правде», и весь фронт рядом прошли, как на него попали. Катя Буданова была замечательной девушкой. За высокий рост, за короткую стрижку, за огненно-рыжий чуб, торчащий из-под фуражки, как у донского казака, за мужской характер и отчаянный нрав дали ей в полку мужское имя — Володя. По удивительному совпадению, Катя Буданова за сутки до гибели видела сон: кто-то звал ее с другого берега реки. Она сказала об этом Паспортниковой, и Инна Владимировна на всю жизнь сохранила светлую память о девочках, которые видели одинаковые сны и разделили одну судьбу.
Обстоятельства гибели Кати Будановой выяснились не сразу, года через полтора, когда подняли архивные документы и тщательно их проверили. А в том летнем походе, выслушав бывшую официантку, ребята совсем растерялись. Выходило так, что можно было искать Лилю и в Романовой балке, и в балке Ольховчик, и в селе Ребриково, и на хуторе № 14, и шансы были примерно равные.
Когда один и тот же человек находится сразу в четырех местах, это значит, что он превратился в легенду.
А тетрадь «Протоколов» не закрывалась: небольшой клочок донецкой земли оказался густо усеянным погибшими летчиками, пехотинцами, артиллеристами, саперами, конниками, танкистами, ополченцами, участниками подполья. Что же касается именно летчиц, то их, если судить по рассказам местных жителей, покоилось в этих местах даже больше, чем было в наличном составе Восьмой воздушной армии. Откуда ж они брались? Не иначе, я думаю, как из щедрой памяти людей, хранящих светлую благодарность тем, кто мог бы, став матерями, продолжить себя в собственных детях, но отдал жизнь во имя ее продолжения в чужих. «А кто не пришел на свидание, тем в памяти жить навечно, — цветите, цветите, яблони, девчата спешат на встречу…»
Война входила в души детей не со стороны громких побед, но наглядно объясняла их происхождение.
ХУТОР № 14. В то лето 1971 года Валентина Ивановна Ващенко приняла мудрое решение не торопиться с раскопками. Она уже тогда поняла, что главное в деле, ею затеянном, не достижение результата, а процесс движения к нему. Собственно говоря, в этом и заключается основная педагогическая и воспитательная идея следопытства. И как факт: операция «Белая лилия», в ту пору провозглашенная, растянулась на восемь долгих лет, если считать по сегодняшний день, который тоже не есть последний.
