для зала и спальни. По праздникам расстилаю. Красота, Аринушка, - глаз не отведешь. Я покажу тебе. Они у меня в комоде лежат.

- А я куплю ковер, чтоб каждый день ходить по нему.

В будни и в праздники.

- В будни! - ужаснулась Машутка. - На много ли его станет? Он же деньги стоит! Я на что справно получаю, иной месяц до двухсот вытягиваю - и то на их, проклятых, целый год положила. Тряпье же не купишь, нонче все за дорогим да модным гоняются.

- Ну и пусть ковры у тебя нафталином воняют. Дыши. А я куплю и ходить буду.

- Аринушка, может, я чего и не понимаю, - заюлила Машутка, - но никто после этого не назовет тебя хозяйкой. Это там, где была ты, видать, по коврам и в будни шастают. А у нас не принято. Дорогую вещь беречь надо.

- Ну и живи для дорогих вещей, - рассердилась Арина. - Не они для тебя, а ты для них. Хорошая жизнь!

- Живем как умеем.

Арина решила, что бесполезно продолжать спор, и не ответила на легкую колкость подружки, опять заговорила с Костей:

- Интерес меня берет, смотрю на тебя и думаю, тот Костя или не тот? Переменился ты.

- Постарел я, - пробормотал Костя, стыдливо пряча свое лицо в ладонях.

- Что ты охраняешь?

- Лук, морковку, картошку сортовую...

Евграф Семеныч хоть и пьяноват был, но краем чуткого уха улавливал их разговор. Ждал момента ввернуть в него и свое словцо. Упоминание об овощах взбодрило его, он приподнялся над столом, потряс корзиной, будто призывая всех к тишине, и выпалил:

- Позвольте, Арина Филипповна, от чистого сердца, так сказать, прояснить дело! Костя еще и травы собирает.

При мне свидетели, соврать не дадут.

- Травы?

- Именно травы, Арина Филипповна. Для лечебных надобностей. По-ученому - лекарственные растения.

- Это правда, Костя?

- Правда. Собираю и сушу, - сказал Костя.

- А я вам что говорю! - воодушевился Евграф Семеныч, светясь пьяной торжествующей улыбкой. - Собирание трав, Арина Филипповна, вселяет в душу мудрый покой и отвлекает мысли от дурного.

- И что же ты сушишь? - продолжала допытываться Арина, с любопытством присматриваясь к Косте.

Евграф Семеныч опять вскочил:

- Это я вам мигом перечислю. - Он запрокинул вверх голову, замигал покрасневшими веками, припоминая: - Значит, так: наперстянку, перец водяной, живокость, горицвет весенний, лазорик, баранчики, кровохлебку, волче"

ягодник, тмин, чабрец, козлятник...

Арина слушала не перебивая. Оказывается, эти травы с такими диковинно-загадочными названиями растут и цветут вокруг хутора, в лесах и на лугах, а она никогда и не подозревала об этом. В его словах было что-то особенное и чистое, дорогое ее сердцу, истосковавшемуся по дому. Евграф Семеныч все перечислял, а Костя кивал головою в такт его монотонному, хлипкому, как у подростка, голосу. Много знал трав Евграф Семеныч, названиями сыпал, что из короба:

- ...кузьмичева трава, можжевельник, ятрышник широколистый... мужской... пурпурный, змеевик мясо-красный, ястребинка волосистая, донник...

Наконец со словами: "Сразу-то все и не вспомнишь!" - Евграф Семеныч кончил. Арина долго молчала, потом спросила у Кости:

- Ну собрал, насушил и - что?

- Людям раздаю. Кто попросит.

- Он меня от простуды только и спасает, - вставила Климиха. - Как расклеюсь, так и бегу к нему в сторожку.

- Сердце заболит, чем станешь лечить его?

Костя быстро взглянул на Арину: о чем она? Помедлил и ответил серьезно, стараясь быть рассудительным:

- Сердечных болезней много, и для каждой свое лекарство. Сгодится ландыш, горицвет либо обвойник греческий, а то и желтушник.

- Полечиться б у тебя. Дорого берешь за травы?

Брови у Кости жестко сошлись на переносице.

- Плату не беру, - передернул плечами. - Мне это в радость.

- Знаю, что не берешь. Спросила так... с языка слетело. Тебя за сумасшедшего не принимают?

Костя молчал.

- Что с некоторых взять... Не переживай.

Марея нервно отняла руку от щеки, схватилась с места, расправляя оборки на платье и говоря, что пора и честь знать, нагостевалась. Арину слегка задела ее поспешность, но она не стала упрашивать Марею посидеть еще и вышла проводить ее. Давно вызвездило. Вокруггустая тьма. Трепетно желтели редкие огоньки в хуторе, где-то по большаку медленно тек густой сноп света - ехала машина. Марея отворила калитку и обернулась, забелев из-под платка лицом:

- Ты его не задерживай, отпусти.

- А тебе что?

- Сторожует он, ночь темная.

- Отпущу, иди... На дойку рано встаешь?

- В четыре, - нехотя ответила Марея.

- В доярки примете?

Марея усмехнулась, посоветовала:

- Отдохнула б. Лямку на шею всегда накинешь. Невелика честь.

- Без дела не могу. Скучно.

- Тогда валяй. Обрадуешь нашего председателя.

Иных к нам и плетью не загонишь, а ты сама - как птица в силки...

И пошла, зашуршав платьем и больше не проронив ни слова. Арина постояла, подумала: "Чего это она сердится?

Или всегда такая?" Махнула рукой и вернулась в хату.

С удовольствием подсела к Косте, опять принялась за свое:

- И многих вылечил?

- Счету не веду.

- Многих, - заспешил Евграф Семеныч. - Очень многих, Арина Филипповна! Он и Марею от бессонницы лечил. Бывало, ночами мается, не спит Марея, а как закроет глаза - муж к ней идет. Живой, веселехонький, вроде и не убило его бревном. Идет, посмеивается себе в усы да приговаривает: "Вот сейчас обниму тебя и унесу с собой".

В страхе, в холодном поту просыпалась бедная женщина, криком кричала...

- Чем же ты помог Марее?

Костя смущенно поежился.

- Спиртовой настойкой пустырника. Растение есть такое - пушистое, мохнатое. Нервы оно успокаивает, а поглядеть на него - вроде сорная трава.

Внезапно у ворот заржала лошадь, тень ее шарахнулась в глубину проулка, гул копыт понесся куда-то и затих. Издалека долетел испуганный голос мальчишки:

- Тпру-у! Сто-ой!

- Это мой Коля! - вскрикнул, бледнея, Григорий и кинулся вон из хаты. Костя с Ариной выбежали следом за ним. Лошадь, видимо сильно напуганная каким-то ночным видением, уже неслась обратно к ним в сумасшедшем галопе, грозя вышвырнуть из седла неумелого всадника.

Вот она пролетела мимо них, злобно фыркая, звеня удилами, и скрылась в ночи.

- Папа-ань! - жалобно молил Коля.

Григорий в растерянности метался возле ограды:

- Не бей ее! Стремена прижми! За шею держись!

На что-то решаясь, Костя затаил дыхание, опустился на колени и вдруг, оттолкнувшись от земли, рванулся вперед, за удаляющимся гулом. Сам во тьме похожий на зверя, он пригибался к земле, бежал и взмахивал руками, будто плыл против течения по горной взбалмошной реке.

Мозг его работал лихорадочно, но четко: домчаться до колодца, притаиться там и ждать, пока лошадь не повернет ебратно. Он знал, что она не убежит далеко от жилья.

И точно: не успел он спрятаться за срубом, всей грудью припасть к нему и упереться ногою в вал, как уже почуял нарастающий топот. Костя весь напружинился, замер.

Лошадь поравнялась с колодцем, и он кошкой метнулся со сруба на ее круп, едва успел схватиться за узду. Лошадь дико отпрянула от сруба и понеслась. Однако она скоро почувствовала на себе цепкое и сильное тело всадника, мало-помалу успокоилась и перешла на рысь. Костя осадил ее у двора.

- Цел? - в голосе Григория радость и страх. Он подбежал к сыну, ощупал его ноги, торопливо заговорил: - С чего она взбеленилась? Волка учуяла? Так ему еще рано шастать... Да и ты хорош! Перепугался, бил ее стременами. С ей надо ласково.

- Папань, вас мамка кличет, - всхлипнул Коля. - Ругается на вас.

- Не успеешь отойти от двора, как уже бегут, - недовольно ворчал Григорий, суетливо прощаясь с Ариной и Костей, который уже соскочил наземь. - Вот жисть!

Григорий с Колей уехали.

- Я тоже пойду, - сказал Костя.