Эта книга для тех, кто нормально относится к мату и ищет себя, при этом понятия не имея куда идти, и что делать. О сквозном одиночестве и попытках найти своё счастье.

Это даже скорее не книга, а идея, история – книги, сценария, фильма, игры. Я пишу его кусками и не уверена, что смогу качественно доделать всё. Граммар-наци убьются читать это, а на редактуру я вряд ли буду его/её отдавать.

Поскольку я являюсь мастером не оправдывать возложенные на меня ожидания, то практически гарантировано то, что чем выше они у вас будут, тем больше я вас разочарую. А мне и так очково, что просто пиздец, поэтому, предлагаю – не усугублять.

В 2021 г. меня занесло на форум «Проявись 2.0» Александры Митрошиной где гостем-сюрпризом оказалась Элизабет Гилберт, писательница, чья книга так отозвалась мне, в своё время. И я оказалась в числе немногих, на чьи вопросы она ответила. Лиз говорила тогда много по-настоящему добрых и нужных слов всем, кто рискует творить, создавать, пробовать идти во что-то новое в первый раз. Тогда я услышала от неё именно то, что мне было нужно: каждый имеет право на историю, которую он хочет рассказать. «Я не могу вам обещать, что мир вас примет. Я не могу вам обещать, что вы всем понравитесь. Но одну вещь я могу вам обещать исходя из моего собственного опыта. Я могу вам обещать, что это изменит вашу жизнь, когда вы начнёте творить свою историю. И вы не будете тем же самым человеком, которым вы были в начале. И мне очень интересно узнать: «Кем вы будете в конце своей истории? Кем же я буду в конце своей книги, когда моя книга закончится?»

А ещё она сказала, что страх никуда не уйдёт, и это чертовски верно.

В своих несбывшихся мечтах, я представляла, что я живу в возрождённом тысячелетнем поместье-отеле Рескьо в Умбрии и печатаю свою книгу на ноутбуке, созданном на основе печатной машинки Valentine 1969 года. Узнав о подаренном друзьями Харпер Ли оплаченном годовом отпуске, чтобы она написала всё, что хочется, я и вообще преисполнилась так, что больше и думать ни о чём не могла. Действительность и необходимость работать, чтобы оплачивать кредиты, быстро вернули меня обратно в реальность. Я должна работать, чтобы как-то жить.

И я решила делать, что могу, с тем, что есть.

Сейчас у меня есть деньги на месяц. Куча исписанных тетрадок, заметок в телефоне, 2000 похеренных заметок при принудительной смене пароля, и 2900 вовремя заархивированных на почте. И до сих пор нет финала, с которого все нормальные люди начинают.

Я бы и рада была ничего этого не хотеть и не делать, но просто по другому не могу. Пусть будет так, как будет. Спасибо, что читаете.

Ваша О.Сэ.Ми.

Спасибо Тате Феодориди, Таше Пранокано, Марине Критской и дневнику Лизы Измайловой, Зеленцову С.Н., Элизабет Гилберт, моей фее-крестной, которая об этом не имеет не малейшего представления, она и те её слова, свет глаз, улыбка, и с какой любовью, заботой и нежностью ко всем нам она разговаривала тогда,– навсегда в моём сердце.

Спасибо моему мужу, который оставался со мной все эти годы, когда меня беспощадно ломало и кидало, и просто делал то, что доложен делать, и моей дочери, которую я просто люблю, а так же художнику обложки созданной по моему эскизу.

Ну и конечно, всё написанное – является полностью вымыслом автора.

«… смеясь, кто-то назвал меня артистической натурой без талантов,

я никогда не стала бы великой, а маленькой – это тоже не моя роль»

Дневник Лизы Измайловой, вологодской гимназистки

Лёли смотрел в окно.

Там были серые тополя на фоне такого же неба. Тут – зелёные листья бамбука, пуансеттии, орхидеи, мяты и лимона.

Если вот так прищуриться и немного отойти в сторону, чтобы сочный лист закрывал слепящий фонарь, то вполне себе вид на Центральный парк Нью-Йорка.

Трик-трак

*

Он проснулся в каком-то пустом помещении. Постепенно гул в ушах свёлся в тишину, а расплывчатые пятна в предметы.

Никакого понимания кто он, где, почему здесь и зачем, куда идти и что он собирается делать.

«Что ж. Будем разбираться по ходу пьесы» – подумалось словно кем-то другим внутри собственной головы.

«Что у нас тут?» – рассеянный полусумрак, столы, стулья, деревянная лакированная стойка, в углу массивные бархатные диваны с ворохом сваленных одеял и подушек. Когда-то здесь было людно, судя по былой добротности. Поблёкшие выцветшие стены, мутное зеркало в витой барочной раме. Надо осмотреться и принюхаться.

«Таак, а вот это уже интересно» – из серо-коричневого капюшона торчало одно лисье рыжее ухо с хрустальной висячей серьгой со звездами, а одно скорее волчье черно-серое. Как только он попытался бросить в зеркало взгляд, чтобы увидеть себя и своё лицо, тут же верхнюю часть его закрыло геометрией пространства времени, тетраэдрической матрицей, образующей бесконечные скалярные уровни кубооктаэдров. «Дерево жизни идеально отображает решетку 64-х тетраэдров, где 64 – это наименьшее количество тетраэдров, необходимое для того, чтобы начал формироваться этот фрактальный узор из двух уровней кубооктаэдров на планковском субквантовом масштабе крошечных сферических осцилляторов»(1) – ухмыльнулся он.

«Это что за прямое включение сейчас было?!» – сам подумал, сам завис.

Внезапно дико захотелось спать. Оглянувшись в поиске места, где можно удобно и безопасно устроиться, заметил дверцу шкафа-холодильника, там среди прочего, нашлась печёночная котлета, на столе лежала открытая пачка с хлебцами, рядом с ними остывал горячий чайник.

Перекусив, Лёли с носом забрался в ворох подушек и одеял и начал проваливаться в сон. Это всё срочно нужно было переварить и переспать. Мутило. То ли его, то ли пространство, какая-то разтроенная зыбь. Всё одновременно и есть, и нет, было и не было, но пока будет.

В небо вздымались стволы огромных нарциссов, гордо неся белые купола маковок. Внизу, под задымленной сеткой воняло гнилью болот и слышно было, как причмокивающее чавкали присоски-пиявки. Вверху парили, искрясь и сверкая коронами, крыльями и вытянутыми соломинками-тельцами, стрекозы. Их жизнь и они сами казались с листьев идеально прекрасными.

«Опять улетел?!» – раздался звоном в ушах огрыз матери – смотри, дозадираешь голову вверх, свалишься вниз в болото, и будешь кормом для пиявок и корневищ. «У нас на листьях работать принято, а не в облаках витать. Уу, лисья порода». Серая злая волчья морда женщины осклабилась лязгнув зубами, нестерпимо заныли глазницы от впившихся осколков оправы очков, – и то верно, кроме неё он никому не был нужен, кто ещё кроме матери ему правду скажет. А она вон всю жизнь на него положила, чтоб на лапы поставить, и сама пахала с утра до вечера, в листовом цеху, управляя станками и толпой тупых бездельников.

Несладко ей пришлось, много разных историй она ему рассказывала о своей жизни, но почти ничего об отце, деде и других родственниках. Он никогда не знал, что и когда от неё ждать, почти всегда он готовил и продумывал несколько вариантов течения разговора, возможных вопросов и ответов, но никогда не угадывал. Мать всегда виртуозно и мастерски обыгрывала его в этой игре. «Две несчастных сиротинки, побежали по тропинке» – они тащили санки с ворохом капустных кочанов, по ночному полю, вокруг где-то горели огни, – «а вот бы мы жили в этом доме, и мы бы сейчас уже пришли», -хохотали они, и валились в сугробы вслед за санками и разбегавшимися кочанами. Он всегда дико боялся ночи, из нее лезли бесконечные страхи, поэтому прибегал к ней с подушкой, и забивался в угол, знал – не выгонит. Мать тяжело вздыхала, но не ругала. «А расскажи про блямблямчиков и цюрепопиков», сонно просил он, и проваливался в сон.

Об отце он мало что помнил, тот приходил пару раз, красивый, смешливый, рисовал червяка пролезающего через бритву и мишку лезущего на дерево, Лёли тоже рисовал – смотри, говорил он ему, сейчас я нарисую тебе за минуту «Последний день Помпеи»(2) – несколько квадратов зданий и кругов-голов и луч пронзающий небо –«Оп-па, готово»! «Ого!», воскликнул папа и уважительно взглянул – «И правда, меньше минуты!»