Старец вспоминал: «По пути нас приглашали богатые люди, потому как один шаманил, а другой пел, и устраивали замечательные приемы». И продолжал: «Сергей был неважный ходок, из-за этого иногда в дороге возникали трудности».

Когда в конце 60-х годов ему рассказали о большой популярности С.А. Зверева, он отозвался так: «Ок-се, как же быстро человек может прославиться, а ведь в прошлом мы с ним вместе пели во время своих странствий». Затем добавил: «Сергею будет плохо, если он станет подражать тому, чего не умеет».

Сам С.А. Зверев говорил об этом так: «Надо признавать такое понятие, как сила слова, еще надо разбираться в традиционных узорах, иметь веру. Мне печально, что ухожу несколько раньше, должен был еще пожить. Я совершил в своей жизни непоправимую ошибку, меня довели до этого, заставив при съемках последнего ысыаха изображать шамана перед приезжими. Раньше я был человеком совсем здоровым. И горло мое никогда не болело. А в тот раз, как только закончил действо шамана, у меня заболело горло, и с тех пор становится все хуже… Так что к вере, к слову следует относиться крайне осторожно… Надо придерживаться своих обычаев».

За год до смерти С.А. Зверев приезжал к Никону. Неизвестно, о чем тогда говорили два выдающихся человека нашего народа. Позже, когда я расспрашивал старика об этой встрече, ничего особенного он не сказал.

Когда началась Великая Отечественная война, наступило голодное время. В ту пору Никон, чтобы накормить свою семью – жену и детей, по совету родственника забил собственную кобылу, за что был приговорен сначала к расстрелу, затем по удовлетворенной кассационной жалобе – к десяти годам тюрьмы.

Как-то бежал с дезертиром и был пойман. Об этом случае старик рассказывал следующее. Он с товарищем по фамилии Николаев шел из леса со связкой дров. Вдруг послышался голос: «Сдавайтесь!» – и сразу последовали выстрелы. Его спутник тут же упал. Увидев это, Никон подумал: «Раз стреляют в безоружного, пусть уж лучше убьют при побеге», – и дал деру.

Он бежал по дороге зигзагами – от дерева к дереву. Пули густо свистели над головой. Вскоре он добежал до большого озера и увидел впереди на пригорке Дениса Кривошапкина, который сразу помчался на него. Старик увильнул от него в последний момент, успев заметить, как тот присел на колено и прицелился в него. Пуля лишь порвала одежду на его плече. Промелькнула мысль, что второй выстрел тоже будет мимо. Между тем старик, миновав озеро, скрылся в лесу. Некоторое время шел по дороге, затем, использовав молодое деревце как катапульту, перемахнул через сложенную поленницу дров и спрятался за ней.

Вскоре показались всадники и, остановившись недалеко от места, где укрывался Никон, стали совещаться, как и где будут искать беглеца. Он разобрал слова одного из всадников: «Далеко ли уйдет легко одетый человек? Наверняка он даже не взлетит на небо». И они умчались прочь.

Старик вышел на дорогу и пошел вслед за ними. Шел всю ночь, страшно замерз и проголодался. Утром вдалеке услышал стук топора. Крадучись подошел поближе и увидел сына Егора Канаева, валившего дерево. Взяв у парня ремень, попросил завязать себе руки за спиной и, дойдя до дома Канаевых, лег на кровать, стоявшую за ширмой.

Вскоре в дом шумно ввалились 5—6 человек и спросили у хозяйки: «Не был тут у вас шаман Никон?» Она не ответила. Тогда один из них отодвинул ширму. Увидев старика, стянул его на пол. Все стали его избивать. В это время в дом вбежал их старшой Денис Кривошапкин, который остановил своих подчиненных: «Почему человека со связанными руками бьете прикладами? За свой поступок он ответит на суде».

В 70-е годы Денис Кривошапкин не раз приходил к старику лечиться. Те же, кто обижал старика в вилюйской тюрьме, плохо кончили. Когда я расспрашивал старика о подробностях, он не отвечал на вопросы. Лишь однажды упомянул о том, что у одного надзирателя пистолет оказался в баке с водой.

Затем Никона с другими заключенными этапировали из Вилюйска в Якутск.

Как только прибыли в Якутск, тамошние заключенные стали избивать вновь прибывших и отбирать у них приглянувшуюся им одежду. Началась потасовка, переросшая в яростную драку. Остановили их выстрелами в воздух. Старик вспоминал: «Мы не сдавались, если бы потасовка продолжилась, может быть, даже победили».

Спустя некоторое время осужденных из вилюйских районов препроводили в Алдан. Там их заставили работать на самом дальнем прииске на черной работе, в основном на долблении каменной породы. От тяжелой работы, плохого питания многие умирали. Старик был «ударником», но при всем старании выполнить норму «стахановца» ему не удавалось. Незадолго до окончания войны лучших работников стали привозить в Алдан, и они целый месяц могли хорошо питаться. Многие не выдерживали поездки более ста километров в открытой машине и умирали от холода.

Десять лет, проведенные на каторжных работах и скудное питание, не сломили доброго нрава Никона, он не утратил надежды на светлое будущее, веры в собственные силы. Однако он с огорчением и сожалением рассказывал, как некоторые его земляки, пользуясь случаем, проходя мимо ударяли или пинали его, беззащитного. Впоследствии все те люди имели несчастливую судьбу.

О том, как Никон перед освобождением ездил на работы с бригадой лесозаготовителей, рассказал жителю Вилюйска Афанасию Алексееву один русский из Якутска.

Ближе к весне бригаду из 20 человек, у которых заканчивался срок, повезли на лесоповал, причем без какой-либо охраны. Помощником бригадира был назначен Никон. Работа не шла, зато хорошо отдохнули. Перед приходом комиссии создали видимость работы. Многие были напуганы и ожидали неминуемого наказания, лишь старик был очень спокоен. Он предупредил своих товарищей: «Вы должны только сказать, что работали хорошо, а с комиссией схожу я сам». И старик на самом деле сходил с комиссией. Начальники их похвалили, добавили норму питания, определили предстоящее задание и уехали. Перед распутицей приехали вновь, приняли работу и увезли бригаду с лесоповала. А зимой ни одной поленницы дров там не обнаружили.

Необходимо упомянуть о взаимоотношениях между стариком Никоном и известным в свое время шаманом Егором Герасимовым-Бадыл, когда оба проживали на Тюнге (1967—1970 годы).

Когда Никон проживал на Тюнге у подножья горы Логлор, больные в большом количестве приезжали к нему лечиться. По спискам, которыми занимался старший сын старика, за лето приезжало к нему свыше 600 человек. Некоторых больных Никон отправлял к Герасимову, а некоторые, чтобы оправдать свой приезд, сами шли к нему. Говорили, что он лечит якутским алгысом – благословением.

Когда осенью, осматривая сети, жена Никона Мария утонула, я решил зиму провести с оставшимся в одиночестве стариком. Поехал в Логлор. Каждый день мы занимались заготовкой дров для камелька, хозяйственными делами в усадьбе и по дому, в свободное время разговаривали, изредка приходили больные. В одно утро я, затопив печь и вскипятив чайник, сидел в ожидании подъема старика. Старик не спеша поднялся, сходил на улицу, затем подошел к печи погреться, держа руки за спиной. Почему-то, как бывало обычно, не шутил, не задавал разных вопросов.

По пугающе строгому выражению лица, по резким движениям я понял, что он чем-то рассержен. Но не мог понять чем. И вот старик заговорил: «Наконец-то замолчал соперничавший со мной. Уж теперь-то, думаю, не поднимется он больше. Сколько пыжился, а конец оказался скорым». Сижу, стараясь понять, кого он имеет в виду, ведь он никогда ни на кого не серчал. Решил прояснить ситуацию и спросил напрямик: «На кого ты так ругаешься? И когда мы сядем пить чай? Ведь он уже остывает». Старик мой быстро умылся, и мы молча сели пить чай. Затем он, поглаживая свои усы, сказал: «Коля, нохо, жизнь тюнгского старика наконец-то пошатнулась. Наверное, окончательно им распорядились».

Догадавшись, о ком идет речь, я спросил: «Кто тебе сказал?» Тогда мой старик наконец засмеялся. И сразу у нас обоих поднялось настроение.

Позже, придя в Тылгыны, я узнал, что из Якутска прибыла бригада из 8 человек и отняла у старика Герасимова право на занятие целительством. Место жительства ему с семьей определили в селе Мангас Верхневилюйского района. Тогда же пошел слух о том, что один из врачей той бригады, обладающий ясновидением, якобы сказал Герасимову: «Проживешь еще года полтора. Ты болен раком». Говорили, что той весной старика Герасимова судили в Верхневилюйске. После этого он недолго прожил.