26.05.2006. Кирилл Романов
Честно, я испытал экзистенциальный ужас, услышав все это: про дупло, капсулу и тем более, простите, этрусков, пришельцев, храмы – в общем, нетленность нашей графомании. Мое мнение глубоко непопулярно, но вот оно: пытаясь создать что-то такое нетленное, до фига важное, люди и плодят мусор. Вечные вещи – немного про другое, поэтому я, подумав и поняв, что Макса все же (пусть и довольно неуклюже) люблю, решил относиться ко всей этой задумке с дневником попроще, примерно так…
«Окей, мне для выработки неразборчивого врачебного почерка тоже нужно где-то тренироваться».
Начну с того же, с чего Марти (окей, признаюсь, я тоже жулик-засранец, который счел необходимым прочесть предыдущие записи). Обо мне тоже ходит по миру много разных историй. Я их коллекционирую. Бойтесь, ребята, самые ценные экспонаты могут оказаться правдивыми. А могут и нет.
Есть, например, вот та, что я гей и тайно хочу сменить пол.
Или та, что Его Честь (то есть мой отец) чуть не забрал меня из института, узнав, что я с парой приятелей пытаюсь повторить эксперименты Демихова, то есть сделать из двух живых собак одного двухголового пса. Или две еще школьные байки: в одной я синтезировал забористую дурь в кабинете химии и распылил на дискотеке, из-за чего все стали изображать зомби и кусать друг друга, а в другой, вместо того чтоб решить проблему травли словами, а не кулаками, поймал кого-то из обидчиков, приковал в туалете к батарее и пригрозил отыметь ручкой от швабры.
Конечно же, я не буду их рассказывать, потому что это дичь. Как минимум в том туалете не было швабры, ее держали в подсобке, от которой у меня не было ключа. И вообще насилие, тем более ректальное, – не метод. Но я увлекся.
Моя любимая история безобиднее. Она про то, что Марти, вот та самая Марти, которая одним гадает на жениха, а других кормит колбасой, – моя невеста. Насколько она правдива… думаю, только потомки и узнают, я ведь сам еще не в курсе. Но ее я расскажу.
– А почему нет? Ты же с детства про них говорил! Созданы друг для друга!
Отец вещал горячо и убежденно, пыхтя и, может, даже в кресле подпрыгивая. Кирилл подслушивал лениво и равнодушно. Разговор напрямую касался его судьбы и не представлял собой ничего ценного. Как и все подобные разговоры.
– Слав, это ж не значит, что я сейчас ее замуж отдаю, – вяло отбрыкивался собеседник. Голос у него был низкий, рокочущий, но очень растерянный. – Она в десятом! И потом… Табличка «Моя жена ведьма» тебя не пугает? Вы верующие вроде…
– Моему такая и нужна, чтоб дурь выбила! – горячился отец. – А ведьма… ну, не темная же. Вероника по-доброму ворожит, знаю, она коллеге моему помогала, и вообще…
На другом конце провода отчетливо вздохнули.
– Сла-ав… ну что ты вообще подорвался? Да, бывают в жизни огорченья: рождаются дети с мозгом. Но Кир у тебя что надо. Я не так чтоб понимаю всю эту современную вседозволенность, но он вполне себе мужик! Клятву Гиппократа вон соблюдает…
– С преподавателями – спорит! – Отец явно начал загибать пальцы. – Девушки постоянной – нет! Вечно подписывается на какие-то мутные авантюры и эксперименты! – Кирилл мысленно закатил глаза, вспомнив, что Шерлок Холмс вообще лупил трупы тяжелыми предметами. – А эти их студенческие оргии в стиле древних греков? Каждую пятницу! Он там сосется невесть с кем, я фотки видел…
Фотки. Подсунул кто-то из завидовавших «несправедливым» пятеркам. Мрази.
– А то ты молодым не был и я тебе пиздюлей за курение травы не вламывал! – расхохотался собеседник. Кирилл окончательно понял, кто это, и теперь пытался вспомнить имя. Лукин. Дядя Вова? Дядя Дима?
– Владушка, – прозвучало столь нелепо, что Кирилл едва не фыркнул, а может, и фыркнул. – Ну… попробуем, а? Ему правда надо. Какая-нибудь положительная девушка. – Он не дал перебить. – Ну или не положительная, а хоть такая же твердолобая.
– Э-э, – «Владушка» – точно, Владимир Петрович! – явно опешил. – Слав… я, конечно, понимаю, что ты двести лет судействуешь и света не видишь, но вот то, что ты описал, – твердолобая плюс твердолобый – коктейль Молотова наживую.
Кирилл представил, как Его Честь рвет волосы воображаемого судейского парика. Обычно добиться желаемого у него получалось куда быстрее. Наконец отец вздохнул, явно посчитал немного в уме и сделал то, что делал крайне редко, – заюлил:
– Ну-у-у-у-у… эх. Тогда, Владушка, я вас просто приглашаю на дачу. Всех. Мы дом новый отгрохали, а ты не видел еще, думаем даже пруд копать попозже…
– Не могу, – довольно нервно отрезал Лукин. – На делах сижу. Сложные фигуранты. Надо оперов прикрывать и следаков за яйца держать, а то прессуют суки всякие, чтоб своих подследственных отмазать…
– А ты мне сук списочком, – отец понизил голос, и снова Кирилл едва не хмыкнул. – А ну как с кем помогу, ниточки подергаю… – Голос крепнул: он сел на своего конька. – И да, раз ты в такой жопе, чего жену-то не вывезти да дочку?
И все-таки да. Отец умел убеждать.
– У нас охрана, – сладенько продолжил он. – И воздух! Машка моя рада будет, она же с тоски загибается без подруг. Речка, шашлычки, клубника, все такое!
– Хм. – Ну все. Лукин определенно уже реагировал иначе, прикидывал варианты. – Я поговорю, Слав. Может, правда выпну красавиц. Но ты там сильно не напирай, а то…
– Не буду, обещаю! – Отец врал. Кирилл это знал. – Но если сойдутся… если сойдутся, то это будет…
Кирилл, небывало раздраженный всеми этими «если», хотел было повесить трубку и выматериться в стену, но не успел: телефон буквально завибрировал от смеха.
– Ох, Славка… судя по тому, что ты не заметил, как сынко пыхтит, мне лучше дополнительно послать к тебе спецназ для охраны. На них-то шашлыка хватит? А клубники?
Они заржали уже хором. Кирилл почувствовал себя лишним и трубку все-таки повесил. Вот же клоуны… Он устало пересек комнату, завалился на кровать, стряхнув с нее пару медицинских книг, – и стал смиренно ждать. Кара не задержалась: дверь распахнулась уже минут через десять, без намека на стук, и отец – в любимом халате «а-ля буржуй», с благородной пепельной сединой в бакенбардах и недобро похрустывающими кулаками – показался на пороге.
– Ты подслушивал – я не постучал, – безапелляционно отрезал он. Ну сразу же ясно: судья.
– Ты там пытаешься меня с кем-то страхать – я не желаю слышать об этом, – не шевелясь, откликнулся Кирилл.
Отец скривился: обожал вот эти ханжеские «не матерись», «полегче», «что за слова, ты же мужчина», «стыдоба». Но отвечать – не ответил, и Кирилл попытался атаковать сам:
– Слушай, это новое что-то. Когда тебя учеба моя волновала и то, что я иногда позволяю себе развлечься на вечеринках… Всего раз в пару недель. Нельзя же вечно зубрить.
– Вы там обжимались-лизались, – тут же набычился отец и соизволил-таки зайти, прикрыть за собой дверь. – В простынях расхаживали, как кучка психов, вино…
– В хитонах, – мирно поправил Кирилл. – По заветам Гиппократа. И во внеучебное время. А обнимашки-поцелуи – ну сыграли в бутылочку разок, детство заиграло…
Они с отцом вздохнули хором – хотя и по очевидно разным причинам. Посмотрели друг на друга, и тот завел пластинку по новой, только уже тише и как-то… просительнее, что ли? Словно все понимал-принимал. Но для Кирилла это дышало скорее опасностью.
– Мне не нравится твой досуг. Не нравится твоя упертость и юмор висельника. Не нравится, что ты приползаешь с засосами на шее. И… – он помедлил, вздохнул более шумно и вдарил-таки по больному. – Мне не нравится, сын, что у тебя нет друзей. Вот главная вещь, которая меня бесит. И беспокоит.
Здесь ему разумнее было бы надеть каску или хотя бы судейский парик, но он не надел – стоял так, с седой головой и торчащими всклокоченными баками. Смотрел вишневыми глазами в такие же вишневые глаза. Кирилл поморщился: накатила откуда-то иллюзия, что он видит свое постаревшее отражение. Которое жалеет для него даже восклицаний, какими сыпал, беседуя с любимым-обожаемым одноклассником.
