Мысль материальна. Озвученный Тамарой запрет сразу же был нарушен, и в унитазе появилась селёдочная голова. Белка потом ещё долго вспоминала выражение рыбьих глаз в нечистых водах унитаза, с вкраплениями физиологических отправлений соседей сверху.
– Мне некогда тут с тобою рассусоливать, мы с Васей на концерт! Да и дежурство твоё! Так что разбирайся! – с удовольствием произнесла Тамара.
Белка изо всех сил старалась молчать не потому, что нечего было сказать, нет… боялась, что голос дрогнет. Вышла из комнаты посмотреть размах бедствия, чуть не стошнило от запахов и от увиденного на полу, что стекало по осклизлым ржавым трубам, образовывая расплывающееся пятно из нечистот. Ну всё как в общественных вокзальных туалетах советских времён. Только хлоркой не присыпано. Хотелось зареветь и удрать к маме… От говна отмыться можно, а от трусливого позора – вряд ли. С первой задачей не зареветь с трудом, но справилась. Ехидная Тамарка, довольно улыбаясь ярким напомаженным ртом, пропела:
– Ты что, убирать тоже будешь в белом махровом халате?
И, усевшись на крашеный табурет, покрытый домотканым цветным ковриком, заняла место в первом ряду партера коммунальной кухни наблюдать за этой неумехой-белоруч-кой-выпендрючкой, забыв про свои места в партере театра оперы и балета. Тем более, что время до выхода в театр ещё оставалось. Можно себе позволить посмотреть хотя бы начало этого обещающего быть интересным спектаклем.
Белка вышла на кухню в линялом старом ситцевом халате с недостающими пуговицами. Шить она не умела. Пришивать пуговицы было не самой сильной её стороной, на что ей неоднократно намекал изредка появляющийся в доме муж. Тамара с интересом смотрела на замарашку в полузастёгнутом халате.
Белка выдавила из себя:
– Сейчас пойду к соседям, попрошу их не пользоваться уборной. А можно попросить Васю вызвать аварийные службы? Вот двушка.
Тамарка бровью не повела в сторону протянутой руки с двухкопеечной монетой. Громко распорядилась подкаблучником Васей, отправив его к телефону-автомату на угол. Тут же заявила:
– С тобою пойду по соседям, так и быть.
Занавес театра одного актёра медленно приоткрыл сцену. Начался Тамаркин бенефис.
Изумрудно-зелёное с золотым люрексом платье эффектно смотрелось в интерьерах старого, обшарпанного и засранного парадного, делая его уверенную обладательницу Королевой авансцены. Нажав сразу на все кнопки звонков, Тамара не убирала с них ярко наманикюренных ноготков до тех пор, пока в приоткрытой узенькой щёлочке через цепочку двери не появились сморщенные от старости и любопытства два старушечьих личика. В этой узкой щели общей коммунальной двери квартиры номер три показались характерные лица Кацманов-Вацманов, о чем свидетельствовали надписи над кнопками звонков при входе. Тамарка подтолкнула Белку и прошипела:
– Ну, давай! Встала бревном! Говори, что хотела!
Белка хорошо поставленным голосом начала разводить приготовленную бодягу:
– Мы очень просим вас не пользоваться местами общего пользования ввиду того, что произошла протечка старых труб. Просим повременить с походом в уборную до полного устранения проблемы. Аварийную бригаду мы уже вызвали…
Старушки дружно закивали, залопотали, пришепётывая и картавя (сначала порадовав картавую Белку отсутствием буквы Р в их алфавите, а затем огорчив отсутствием разума):
– Вы… что вы, девочки! Мы вообще уборной не пользуемся, то есть никогда не пользуемся… и головы селёдок никогда в унитаз не выкидывали. Потому что никогда селёдки не видели.
Белка начала предательски давиться смехом от этого наглого и очевидного старушечьего вранья. Потом и вовсе повисла на перилах, умирая от смеха от всего этого «говняного бреда» выживших из ума, как оказалось, сестёр. Тамара сняла хрюкающую Белку с перил, заподозрив её в тайном сговоре со старыми врухами, и, картинно сложив руки буковкой Ф, подбоченясь и подперев бока, проорала на одном дыхании в полузакрытую дверь:
– Что??? Это я?!! Я вам наверх сру??? Я не умею этого делать!!!
Старушки наверняка были пусть не свидетелями, но очевидными слушателями семейных историй про погромы. И поэтому, опираясь на генетическую память, на всякий случай проворно сняв цепочку, захлопнули двери перед носом нахалок из первой квартиры. О чём и сообщили им уже через закрытую дверь. И тут же отправились по очереди справлять малую нужду. Их же попросили этого не делать. Как же!
Теперь у Тамарки оставался один благодарный зритель в Белкином лице. Белка от смеха уже не стояла на ногах, а опять висела на отполированных временем и руками жильцов широких перилах, захлёбываясь своим дурацким смехом, переходящим в поросячье похрюкивание. Сложная гамма эмоций пронеслась в Тамариной голове, но Белкин смех был такой искренний и заразительный, что, забыв про говно и ближайшую перспективу борьбы с ним, на два голоса рыдали от смеха в старом обшарпанном парадном челышевского дома две внезапно ставшие подружками соседки.
С этого и началась их дружба на годы. Настоящая, коммунальная, крепкая. Проверенная тяжёлым бытом, вечным дефицитом всего, приправленная отсутствием самых необходимых для нормальной жизни условий. Но для той и для другой это были самые яркие годы их молодости. Как потом оказалось, общей радости и кайфа от самих себя.
С большой неохотой поменяла Тамара свой поход в театр на неожиданный спектакль, который должен был вот-вот начаться на коммунальной кухне. С трудом уводил Василий с подмостков свою вторую половину, оставив Белку один на один с говном и аварийной службой.
В ожидании приезда спасательных служб, проводив соседей на праздник, Белка осталась на кухне, морально готовая принять боевое крещение. Кухня, конечно, смотрелась настолько убого, что её не могли украсить портреты классиков русской литературы, купленные в магазине канцтоваров на улице Ленинградской. Когда их вешали, никто не предполагал, что они станут домом для хорошо откормленных рыжих тараканов, устраивающих ночные оргии при внезапно включённом неоновым свете. Лампы длительного свечения отдельно бесили и добавляли морговского кошмара к интеллектуально-зоологическому кухонному декору. Два стола, покрытые клеёнкой, вечно заставленные какими-то банками с заготовками. Грязная посуда приличной горкой в раковине. Знаменитое архитектурное излишество: дверь во внутренний двор, обшитая драным дерматином, так называемый чёрный ход, неоднократно выручавший некоторых жильцов, особенно собаку. Дверь на чёрный ход закрывалась путём накидывания старинного чугунного крюка в петлю. Зимой он покрывался наледью, и двери шли закрывать в варежках. Это была ежевечерняя обязанность дежурного по квартире. Сколько невидимых слёз пролила Белкина мама, пережившая эвакуацию в годы войны, свою юность в переполненной коммуналке, никак не понимающая радостных восторгов дочери от её коммунальной эпохи. Возвращаясь от Белки домой, в свою светлую квартиру с потрясающим видом на Волгу аж до самых Жигулёвских ворот, горестно вздыхала, переживая, что её девочка живёт в практически антисанитарных условиях, сохраняя при этом замечательное настроение и расположение духа. Воистину неисповедимы пути Господни.
С приездом золотарей (гораздо красивее, чем ассенизатор) действие переместилось во внутренний двор. Потому как содержимое засора нужно было вёдрами выносить на расположенную в конце двора помойку.
Двор, естественно, тоже имел свой неповторимый колорит. Там собирались лица без определённого места жительства, прибывающие в родной город после отсидки. Иногда прихватив по дороге таких же, как сами, корешей. В силу территориальной близости к железнодорожному вокзалу двор автоматически становился первым пунктом по приёму отсидевших и вышедших на свободу, с не всегда чистой совестью, граждан. Незатейливая закусь на газете, замусоленный гранёный стакан (иногда один на всех), мутная жидкость неясного происхождения в поллитровой бутылке. Вот мимо этой взыскательной публики пришлось нести вонючее ведро, наполненное доверху жижей с плавающей в ней селедочной головой: «Что вы, что вы!!! Мы никогда ничего не кидаем в унитаз!» Придерживая полы халата с неприличным количеством недостающих пуговиц, прилично открывающие ещё не загорелые (какой загар в конце апреля) ноги, Белка изо всех сил пыталась изображать невозмутимость.
