– Давайте. Где?

– В «Пушкине».

Ресторан «Пушкин» сверкал рождественской иллюминацией, как шкатулка, которую обмазали жидкими блестками и обваляли вдобавок в бриллиантах Svarovski. Когда Елисей подошел, у двери стояла женщина, пожилая, седая, коротко стриженная и неброско одетая. Ей преграждал путь молодой дюжий охранник. Женщина увещевала его:

– Поймите, у меня там, внутри, встреча.

– В этом, – отвечал охранник, – я очень сомневаюсь, сударыня. Позвоните человеку, с которым вы должны встретиться, и если он выйдет за вами, я принесу извинения.

– У меня сел телефон, я бы позвонила, – говорила женщина горестно.

– Боюсь, ничем не могу помочь, – отвечал охранник.

– Это, – Елисей обратился к охраннику, – писательница Людмила Улицкая.

Но охранник был неумолим.

– Фейсконтроль, сударь, это контроль внешнего вида, а не профессии, – он сделал шаг в сторону, чтобы пропустить Елисея, и поклонился. – Добрый вечер. Добро пожаловать.

– Людмила Евгеньевна, могу я как-то?.. – начал Елисей.

Но автор «Даниэля Штайна» уже шагала прочь, оставив попытки найти общий язык с этим хорошо дрессированным человекоподобным псом.

Матвей Брешко-Брешковский ждал Елисея внутри. Встал и протянул руку для пожатия.

– Здравствуйте-здравствуйте. Как Аглая? Справляется? – Брешко-Брешковский сел, раскрыл винную карту и спросил задумчиво: – Мы выпьем с вами вина? Как вы относитесь к «Пуйи-Фюме»?

– Нет, спасибо, мне еще за руль после ужина.

Елисей знал, что не может выпить бокал вина. Если выпьет один, то выпьет и второй, и третий. Его не беспокоила перспектива бросить машину в тверских переулках на несуразно дорогой парковке, но хотелось для разговора с суицидологом сохранять голову ясной.

Брешко-Брешковский заказал бутылку «Пуйи-Фюме» и, не раскрывая меню, спросил:

– Может быть, возьмем «Шатобриан» на двоих?

У Елисея меню было перед глазами. Он скользнул взглядом – бифштекст а-ля «Шатобриан» 7950 рублей, ого!

– Нет, я как-то стараюсь хотя бы немного поститься, – Елисей соврал.

Он никогда не соблюдал никаких постов, но платить семь тысяч за кусок мяса не поднималась рука. Странное дело, в ресторане «Ля Маре» заказать задорого экзотическую рыбу барамунди или две дюжины устриц финдеклер Елисею казалось нормальным, но дорогая русская еда – это абсурд. Она же своя, значит, должна быть дешевой.

– Рекомендую, – Брешко-Брешковский уверенно ткнул пальцем в Елисеево меню, которое видел вверх ногами, – легендарный салат с ростками сои. Вы знаете историю про салат?

Елисей вопросительно вскинул бровь, и Брешко-Брешковский принялся рассказывать:

– Четыре года назад я был уже довольно модным, но еще довольно толстым психологом. Я сидел на диете. У меня было назначено здесь, в «Пушкине», шесть встреч с людьми из списка «Форбс». По очереди. С интервалом в час. Первый мой визави настаивал, чтобы я съел что-нибудь, хотя бы салат. И я взял салат с ростками сои.

Елисей скользнул взглядом по меню. Салат с овощами, спаржей и ростками сои – 820 рублей. А Брешко-Брешковский продолжал.

– Я ел салат. Я битый час рассказывал этому человеку из списка «Форбс» о проблеме подростковых самоубийств, но богач не дал на нашу программу ни копейки. Второй богач час спустя опять принудил меня съесть что-нибудь, и я опять съел салат с ростками сои. И опять не получил денег.

– Зато хоть салатику поели, – Елисей усмехнулся.

– Я съел пять салатов. Пять, представляете? Я давился салатами, рассказывал богачам, что у нас гибнут дети, не мог добиться ни малейшего понимания, а когда на шестой моей встрече официант принес мне шестой салат, я разрыдался. Вы не поверите, расплакался как ребенок и получил внушительную сумму, чтобы основать фонд «Живи».

Елисей не верил. Эту историю про салаты он читал в книге Чулпан Хаматовой и Катерины Гордеевой «Время колоть лед». История была про Хаматову, которая, давясь салатами, выпрашивала у богачей деньги на детей, больных раком крови. Или все основатели благотворительных фондов давятся шесть раз салатами в «Пушкине», прежде чем получить первые деньги?

Елисей ел свой салат и излагал все, что ему было известно о «группах смерти» и обстоятельствах гибели Линары Тунгуновой. Брешковский часто отвлекался. Отказался от вина, которое принес сомелье, потребовал другую бутылку. Обсудил с официантом салатную заправку. Елисея это подбешивало, но он продолжал рассказ. Принесли горячее – Елисею сибас на гриле (1990 рублей), а Матвею корейку ягненка (2450 рублей). Ковыряя рыбу, Елисей объяснил, как Линара собиралась найти вдохновителя смертоносной сети методом анализа текста. Брешко-Брешковский слушал молча. И когда Елисей закончил, все равно продолжал молчать и расправляться с ягнятиной. Тогда Елисей спросил:

– Вы понимаете, кто и зачем эти «группы смерти» делает?

– Догадываюсь, – Брешковский положил на тарелку последнюю дочиста обглоданную баранью косточку и откинулся на спинку кресла. – Представьте себе машину. Компьютерную программу, которая собирает в социальных сетях колоссальные объемы информации. Только ее, эту машину, интересуют не ваши потребительские привычки, чтобы продать вам пылесос. Продать пылесос – это детский сад. Машину интересует ваше мировоззрение, парадигмы вашего мышления, чтобы можно было эти парадигмы менять.

За соседним столиком сидели пожилой мужчина и молодая женщина. Мужчина был хоть и в потертом, но шитом пиджаке от хорошего портного. Женщина была одета слишком дорого для секс-работницы и слишком ярко для жены. Им принесли аперитив, и женщина говорила капризным голосом:

– Можно мне хотя бы полусладкое? Или «Беллини», или что-нибудь? Я не могу эту кислятину, правда.

Но мужчина улыбался снисходительно и увещевал:

– Надо выпить. Надо привыкать к брюту. Это «Кристалл», ты его распробуешь и полюбишь.

– Никогда не полюблю.

– Меня же ты распробовала и полюбила.

– Не очень-то и полюбила.

Елисей подумал, что вот как раз сейчас мужчина в пиджаке с «Сэвил Роу» меняет своей подруге парадигмы мышления, и спросил:

– Это, типа, манипуляции с массовым сознанием, big data, «Бостон консалтинг групп», что-то такое?

– Что-то такое, – кивнул Брешко-Брешковский. – Представьте себе, что вы относитесь к некоторой группе людей, мировоззрение которых меня не устраивает. Ну, вы, например, нацист, или гомофоб, или оппозиционер. Вас с вашими единомышленниками, нацистами, гомофобами или оппозиционерами, объединяют некоторые особенности речи. Например, у вас тире состоит из двух дефисов, вы пишете «щас» вместо «сейчас» и часто игнорируете заглавные буквы.

– Я пишу тире из двух дефисов, – Елисей кивнул.

– Вот видите, нетрудно догадаться, – Брешковский раскрыл десертное меню и оглядел его рассеянно. – Машина перерабатывает все, что написали в соцсетях люди, у которых неправильное тире, «щас» вместо «сейчас» и нет заглавных букв. Машина выясняет ваши ценности. Вы ведь не потому гомофоб, что хотите быть злым и жестоким. Просто вы любите традиции, детей и женщин. Просто не можете понять людей, которые не любят всего этого. Так говорит мне Машина, и я начинаю подсовывать вам истории, которые подрывали бы вашу веру в традиции и выставляли бы в дурном свете детей и женщин. Или наоборот, всем людям, которые пренебрегают заглавными буквами, я подсовываю истории о геях-традиционалистах, геях- чадолюбцах или геях, любящих своих жен. Сериал «Почему женщины убивают» смотрели?

– Нет, – Елисей покачал головой.

– Там гей любит жену, и это ужасно трогательно.

За соседним столиком тем временем спор продолжался. Мезальянсной паре принесли, кажется, тот самый бифштекс «Шатобриан», на который Елисей пожалел денег, и женщина принялась бифштекс солить и перчить.

– Деточка, что ты делаешь? – мужчина скривил губы.

– А что? Я люблю соленое и перченое.

– А я люблю тебя. И вот какие у меня мысли. Это блюдо тонкого вкуса. Если ты солишь и перчишь его, значит, не различаешь тонкостей.