Атмосфера таинственности, которая сопутствовала этим вечерам, усугублялась тем, что Голицына принимала только ночью, за что получила прозвание «Принцесса ночи».

В 1814 году, после победы над Наполеоном, она обратилась к русскому дворянству с предложением воздвигнуть в Москве памятник в честь победы России. Сама приготовила она для этого памятника знамя, затем переданное в Александро-Невскую лавру. В сопроводительной записке к памятнику Голицына написала: «Здесь все сословия должны быть равны… никакие происки и богатство не должны давать право быть первым среди героев… И поэтому последний из крестьян может этим правом воспользоваться»[108].

Но понимание ею истории расходилось с мнением Карамзина. Он говорил, что «от ее трезубца пышет не огнем, а холодом»[109].

«Строгость ее приговора об “Истории государства Российского”, – пишет известный литературовед Леонид Николаевич Майков, – внесла даже рознь в среду арзамасцев: между тем как влюбленный в Авдотью Ивановну Пушкин посмеивался втайне над ее суждениями о сочинении Карамзина, другой страстный ее поклонник, тоже арзамасец, М. Ф. Орлов, по словам нашего поэта, пенял Карамзину, зачем в начале своего творения не поместил он какой-нибудь блестящей гипотезы о происхождении славян»[110].

Михаил Федорович Орлов, «рыцарь любви и чести», как его называли современники, молодой генерал, которому вручили ключи Парижа как представителю русской армии, победившей Наполеона, принадлежал к лагерю будущих декабристов.

Вообще, весь круг ближайших друзей княгини был арзамасским. С 1817 года в него вошел и Пушкин. Видимо, после замкнутой жизни в Лицее он чувствовал потребность в постоянном общении, обмене мнениями во всех областях литературы, истории, философии.

8 июня 1818 года в письме к П. А. Вяземскому дядя поэта, Василий Львович Пушкин, сообщает о том, что приехавшая из Петербурга княгиня Евдокия Ивановна Голицына говорила ему накануне, что племянник его «Александр у нее бывал всякий день» и «что он малый предобрый и преумный»[111].

Судя по переписке А. И. Тургенева с Вяземским, Пушкин навещал салон княгини до самой своей высылки из Петербурга. Тургенев часто упоминал о чтении у нее пушкинских стихов в присутствии автора. А в письме о стихах самого Вяземского, сообщает: «Вчера читал я у княгини Голицыной стихи твои и был свидетелем Пушкина восхищения и ея одобрения»[112].

Вяземский же просил его: «Напомни ей обо мне. Мало знаю женщин, которые были бы мне так по сердцу, как она».

Пушкин, уже из ссылки, писал Тургеневу: «Вдали камина кн. Голицыной замерзнешь и под небом Италии», или: «Что делает поэтическая, незабвенная, конституциональная, анти-польская [будучи сторонницей конституции в России, она негодовала, что конституция была дана Александром I только Польше!], небесная княгиня Голицына?»[113].

И княгиня после откомандирования Пушкина на юг не переставала интересоваться судьбой опального поэта. По ее просьбе Екатерина Сергеевна Уварова, сестра декабриста Лунина, «из дружбы к Пушкину» пригласила замечательного композитора А. Н. Верстовского исполнить у нее в доме, на специально устроенном музыкальном вечере, романс «Черная шаль». На этот вечер она пригласила и М. С. Воронцова, к которому Пушкин должен был перейти на службу[114].

По возвращении в мае 1827 года в Петербург Пушкин вновь бывает в салоне Голицыной. Теперь среди ее гостей больше ученых: она достаточно серьезно увлеклась математикой и философией. Теперь ее любимый собеседник – известный русский математик академик Михаил Васильевич Остроградский. Под его руководством она пишет книгу «Анализ силы».

В 1835 году Пушкин приобрел эту книгу, вышедшую в том же году во Франции, для своей библиотеки. Интересно, как это сочетается с его якобы полным безразличием к математике, где все для него, как известно, «заканчивалось нулем»? И вряд ли случаен был интерес Пушкина к математическим увлечениям Е. И. Голицыной. В своем журнале «Современник» он опубликовал две статьи кн. П. Б. Козловского: «Разбор парижского математического ежегодника на 1836 г.» и «О надежде» – по теории вероятности. В его библиотеке имелось два сочинения по теории вероятностей, одно из которых – труд французского математика Лапласа, изданный в 1825 году: «Опыт философии теории вероятностей». Весьма вероятно, что было это связано с интересом поэта к проблеме соотношения необходимости и случайности в историческом процессе.

В 1840-х годах княгиня покинула Россию и переселилась в Париж. Там она продолжила свои философско-математические занятия, по-прежнему интересовалась литературой, издавала книги. А. И. Тургенев и другие русские часто навещали ее и всегда встречали радушный прием. В своем завещании княгиня распорядилась выделить денежные награды отличившимся четырем кандидатам из воспитанников военных учебных заведений[115]. Она скончалась в 1850 году в Петербурге и похоронена в Александро-Невской лавре.

Общение Пушкина с кн. Голицыной не прерывалось до конца его жизни. Дом княгини был одним из тех домов, где проходило формирование личности юного поэта, где оттачивался и расширялся его кругозор.

А наряду с таким кругом людей Пушкина влек и совершенно иной.

Такую компанию Пушкин находил в дружеском литературно-театральном обществе «Зеленая лампа». Собирались в доме Никиты Всеволожского. Этот дом находится на Екатерининском канале, в двух шагах от Консерватории и Мариинского театра. В одном из первых петербургских адрес-календарей, выпущенном С. Аллером в 1824 году, дом этот значится по Адмиралтейской части за № 213, на углу Театральной площади и Екатерининского канала. Сейчас дом перестроен. Современный его адрес – Театральная площадь, 8. Долгое время адресом этого общества считался дом 35 по проспекту Римского-Корсакова (бывшему Екатерингофскому). Новый – выяснил и обосновал известный петербургский краевед Владимир Шубин. Сейчас сюда перенесена и мемориальная доска[117].

Здесь в 1819–1820 гг. собиралась очень интересная публика – общество «Зеленая лампа».

В «Записках» артиста Петра Каратыгина есть замечательный рассказ об одном из эпизодов периода его пребывания в Театральном училище:

«Однажды мы в длинном фургоне (называемым линией) возвращались с репетиции. Тогда против Большого театра жил камер-юнкер Никита Всеволодович Всеволожский… [Большой театр тогда находился на месте консерватории, а Театральное училище – на набережной Мойки, 93.]

Когда поравнялся наш фургон с окном, на котором тогда сидел Всеволожский и еще кто-то с плоским приплюснутым носом, большими губами и с смуглым лицом мулата», один из танцоров, знакомый с ними, «высунулся из окна нашей линии и начал им усердно кланяться. Мулат снял с себя парик, стал им махать над своей головой и кричал что-то… Эта фарса нас всех рассмешила». Выяснилось, «что это сочинитель Пушкин, который тогда только начинал входить в известность… После жестокой горячки Пушкину выбрили голову, и что-де на днях он написал на этот случай стихи…