Я повернулась, чтобы посмотреть фотографии на журнальном столике, пока миссис Хармон встряхивала полный пакет апельсинового сока, открывала его и разливала по стаканам. Свадебный портрет был подкрашен акварелью, так что ее щеки казались похожими на розовую сладкую вату, а сад вокруг сиял, как Изумрудный город. Иногда люди меняются настолько, что на старых снимках их не узнать, но миссис Хармон изменилась не так уж сильно. Она и муж выглядели так, будто вполне могли бы стать кино- звездами. Внизу на фоне сепии золотом была выведена надпись:

Мистер и миссис Дуглас Хармон

2 июня 1933 года

– Вы с мужем были очень красивыми, – сказала я, когда она протянула мне стакан.

– Спасибо, дорогуша. Мы провели вместе пятьдесят два года.

Она вздохнула.

– Бедняга Дуги. Скоро я встречусь с ним.

– Ну, не надо так говорить, – автоматически сказала я.

Она пожала плечами, вернулась на кухню, зажгла конфорку и положила большой кусок сливочного масла на сковороду.

– Ты не догадываешься, насколько я стара, Марен?

– Я не очень хорошо определяю возраст.

– Станешь определять лучше, когда повзрослеешь. Мне восемьдесят восемь с половиной.

На вид ей было меньше.

– Хотелось бы мне быть похожей на вас в восемьдесят восемь с половиной.

– Спасибо, дорогуша! Вряд ли можно придумать комплимент лучше.

Пока миссис Хармон разогревала хэшбрауны с беконом, я разглядывала ее жилище. Наступила спокойная тишина. Часы на каминной полке уютно тикали.

– Тебе они не мешают? – спросила старушка.

– Что не мешает?

– Часы. Моя племянница утверждает, что они тикают так громко, что мешают ей думать.

Она уперла руку в бок, переложила хэшбрауны с беконом на чистую тарелку и принялась за яйца.

– А меня они успокаивают. В конце концов, ход времени – единственное, в чем мы можем быть уверены в этом мире.

Миссис Хармон опустила два ломтика хлеба в тостер, сняла с плиты яичницу и разложила еду по тарелкам.

Это был лучший завтрак в моей жизни. Когда у тебя в животе теплая еда – настоящая теплая еда, – все вокруг кажется не таким уж безнадежным. Пожилая женщина хотя бы ненадолго заставила меня позабыть о том, что мне некуда идти. Потягивая апельсиновый сок, миссис Хармон мило улыбалась, и тут до меня дошло: она доверяет мне.

Я отнесла тарелки в раковину и помыла вместе со сковородой, а старушка, пробормотав слова благодарности, растянулась на диване и укрылась красно-синим шерстяным пледом. Белый кот вскочил на диван и устроился у нее на животе.

– Ах, Котик, – произнесла она, почесав его за ушами.

Я села в кресло у двери и заметила на столике рядом белую плетеную корзину с клубками пряжи цветов шербета, малины, персика и неба.

– Ты вяжешь? – спросила миссис Хармон, и я покачала головой.

– У меня так много пряжи, что всю мне уже не использовать. В последнее время вязать мне мешает артрит.

– Может, вы научите меня. Если вам это не сложно и не заболят руки.

Раньше я никогда не задумывалась о том, чтобы научиться вязать, но мне вдруг очень захотелось научиться. Захотелось связать свитер, в котором я могла бы спрятаться.

– С удовольствием, дорогая. Только отдохну сначала немного.

В своем воображении я уже связала себе балахон с капюшоном, как у Мрачного Жнеца. Я бы носила его, чтобы никто не видел моего лица.

– Ты выглядишь уставшей, Марен. Почему бы тебе не поспать в гостевой комнате?

Каждый раз, когда я слышу слова «гостевая комната», я вспоминаю Нарнию. «Дочь Евы из далекой страны Гостеваяк Омната, где вечное солнце царит над ярким градом Платяной Шкаф…»

– Никто у меня не останавливался уже целую вечность, – сказала миссис Хармон. – А ведь гостевые комнаты должны использоваться по назначению, я так полагаю. Первая дверь направо после кухни. Когда проснешься, попьем чаю с пирогом. Вчера я испекла морковный пирог. Потом я научу тебя вязать и дам тебе домой мешок с пряжей. Разве не чудесно?

После ночи в заброшенном «Кадиллаке» это казалось чудесным сном.

Веки ее заметно тяжелели.

– Приятно отдохнуть, Марен.

– И вам тоже, миссис Хармон.

Потом она вздрогнула, как будто ей в голову пришла какая-то мысль.

– О! Может, тебе стоит позвонить маме?

Я покачала головой:

– Она знает, что я поздно вернусь.

Мне не хотелось ей врать, но если говоришь то, во что хочешь поверить сама, то вряд ли это такое уж вранье.

– Ну хорошо.

Миссис Хармон закрыла глаза, а я прошла по коридору и открыла дверь справа. Там стояла самая изумительная кровать из тех, что мне доводилось видеть – со спинкой из темного красного дерева с вырезанными херувимчиками, слишком старая, слишком вычурная и слишком причудливая для обычного дома, застеленная круглым вязаным желто-синим покрывалом. У дальней стены стоял комод с зеркалом, а в углу – стул с красной бархатной подушкой. Это самая милая Гостеваяк Омната, какую только можно представить.

На ночном столике я увидела старую статуэтку – бронзового сфинкса с расправленными крыльями. Я подняла ее – она оказалась тяжелее, чем я ожидала, а к основанию был приклеен кусок изумрудно-зеленого фетра. Прочитав надпись, я поняла, что это приз.

Кубок Лукреция, вручается Дугласу Хармону в знак уважения и величайшего восхищения его талантами, продемонстрированными им при написании сочинения о природе человеческого сознания. Классическое общество Пенсильванского университета. Июнь 1930 года.

Это был настоящий приз, а не какие-то дешевые безделушки, которые мои одноклассники получали за победу в софтболе. Я провела пальцем по сфинксу, по его лапам, крыльям и лицу, такому надменному и отстраненному. Мне тоже захотелось получить какую-нибудь награду, что-нибудь красивое, чем я могла бы гордиться всю жизнь.

Поставив приз обратно на столик, я сняла покрывало с кровати, стянула грязные носки, скользнула под белоснежное одеяло и прижалась щекой к прохладной подушке. Теперь я понимала, почему запах прачечной так успокаивает: еще не все потеряно, если кто-то до сих пор утруждается стирать постельное белье.

Я поспала, а проснувшись, потянулась, как кошка. В доме стояла тишина. Я прошла в гостиную и опустилась на колени возле дивана.

– Миссис Хармон?

Не знаю, почему я повторяла ее имя. Едва дотронувшись до ее руки, я поняла, что она мертва.

Раньше я никогда не видела мертвых – ну, вы понимаете, о чем я. Странное ощущение потекло по пальцам, которыми я касалась ее, распространилось по руке, а затем и по всему телу. Несмотря на то что я стояла на коленях, мне показалось, будто земля уходит у меня из-под ног.

Я встряхнулась и встала. Белый кот, свернувшись калачиком, лежал на табурете с подушкой у камина с таким видом, как будто ничего не случилось. Он поднял голову и посмотрел на меня, а потом закрыл глаза и потер лапой мордочку, словно говоря: «Что еще?»

Никаких больше особых консервов для тебя, вот что. Я вернулась к дивану и натянула шерстяной плед до подбородка миссис Хармон, будто пытаясь согреть ее. На глаза мне снова попалась корзина для вязания. Я взяла пару клубков и набор деревянных спиц и положила их в свой рюкзак.

– Спасибо, миссис Хармон, – прошептала я.

Потом я побродила по комнатам тихого уютного дома, разглядывая старые фотографии и проводя пальцами по всяким рукодельным вещам – по вязаным салфеткам на обеденном столе, по кардигану с перламутровыми пуговицами, висевшему на спинке стула так, будто он покоился на чьих-то плечах; по вышивке с пословицей «Веселое сердце исцеляет как лекарство» над выключателем в спальне хозяйки, – но все это как бы текло мимо моего сознания. Я вернулась в Гостевуюк Омнату и легла в кровать, не зная, чем еще мне заняться. Я не могла оставить старушку просто так, но не знала, кому звонить, а если бы и знала, то не смогла бы объяснить, почему я нахожусь здесь. Кто-нибудь обязательно решил бы, что я сделала что-то плохое.