В Петроград Елизавета прибыла в полдень 17 августа 1917 года. Добравшись домой она побросала вещи посреди большой прихожей, скинула шляпку, модные ботиночки на каблучке французской мастерской «Рошана» и побежала в кабинет отца, чтобы чмокнуть папеньку в его лоб все больше переходящий в лысину. После поцелуев и объятий, Лиза вручила отцу баул деда. Тот, достал футляр, и прочитав записку находившуюся там вместе с рукописью, тихо, чтобы не слышала дочь, проговорил с досадой:
– Выходит, охота началась…
Затем повернулся к дочери и поинтересовался не скрывая иронии:
– Ну как, ты ещё не нашла себе жениха в Париже? Или ваше женское движение против этих условностей!
– Папенька! – воскликнула Елизавета и обижено надула губки.
– Ну полно, полно…– примирительно проворчал Яков Фёдорович и достал из ящика стола золотую булавку в виде летящего пересмешника. – Вот возьми, она точно такая же, как у дедушки. Будешь носить её вместе со своим трёхцветным бантом. Как там у вас: фиолетовый/преданность/, белый/чистота/, зелёный/надежда/?
– Женщина равна мужчине. Мы за гендерное равенство. – с пылкостью революционерки ответила дочь.
– Ну да, сейчас гендерное равенство, а потом гендерная неразбериха! Сейчас вы хотите быть равными мужчинам, а потом кто-то из вас захочет поменять пол.
– Это как?
– Я не знаю, но если есть запрос общества, уж будь спокойна – досужие умы найдут способ, как всё сделать.
Лиза на мгновение задумалась, стараясь представить себя мужчиной.
– Нет, этого я думаю не случится,– сказала она убеждённо.
– Дай то бог.– вздохнул Калашников-старший.
***
Вечером Елизавета позвонила по номеру, который дала ей парижская подруга Камила Арден. Узнав, что Елизавета должна срочно отбыть в Россию, та попросила захватить посылочку для её знакомых, живших недалёко от Лиговки. Елизавета согласилась. От Васильевского острова до Набережной обводного канала Лиза добиралась достаточно долго. На дороге пролётку пару раз освистывали кучки солдат с явно недружественными намерениями, так что кучеру оставалось только молча петлять между стоящими на дороге не рискуя кричать: «Пади»!
Возле доходного дома с серыми стенами и облупленными колоннами парадного входа, который по случаю революции был закрыт, Елизавета отпустила извозчика и прошла через арку в колодец двора, где в одном из подъездов, находилась нужная квартира. Поднявшись на второй этаж она постучала в белую опрятную дверь с табличкой: «Доктор Бортич Э. И.». Дверь открылась и на пороге появился человек лет пятидесяти с чёрной, как смоль шелковистой бородкой и такими же ухоженными, загнутыми кверху, словно вызов общественному мнению, усами.
– Чему обязан? – спросил обладатель замечательных усов и бороды, внимательно и оценивающе разглядывая Елизавету.
– Я от Камиллы..– произнесла смутившись девушка. Ей сразу не понравилось бесцеремонное поведение бородача в летах.
– Ах да, Камила…– произнёс тот и крикнул кому-то в комнаты – Ирен, это к тебе!
Бородач ушёл и его место заняла девица в зелёном халате с жёлтыми птицами и домашних туфлях с каблуком. Девица, оценивающе оглядела Лизу, приветливо улыбнулась и сказала:
– Проходите пожалуйста, Камила телеграфировала мне. Вы – Лиза. Ведь правда?
Елизавета кивнула, осторожно вошла и протянула перевязанную шпагатом посылку. Поглядев в карие глаза Ирен, на всякий случай спросила:
– А вы Ирен?
– Да, – сказала девица, принимая свёрток.– Скажите, как там Камила? Она сообщила в телеграмме толь о том, что вы прибудете сегодня. Остальное, я надеюсь, вы расскажете мне за чаем. – Ирен проводила Лизу в столовую. Из комнаты, где находился кабинет хозяина таблички: «Бортич Э. И.», выглянул обладатель шикарных усов, но увидев сидящих девиц, скрылся обратно.
– Это мой отец, Эммануил Илларионович. – прокомментировала это мимолётное видение Ирен. – Он практикует на дому. Так, что Камилла?…
Елизавета рассказала, что с Камиллой познакомилась на собрании госпожи Панкхерст, которая, с подачи своего мужа, английского журналиста, подняла большую волну в Париже против дискриминации женщин. Сидя в столовой за чаем, Лиза поведала Ирен о деятельности Камиллы в общеевропейском движении суфражисток, стараясь вспомнить всё до мельчайших деталей. Получило достаточно ёмко и пафосно. В свою очередь Ирен поведала Лизе о том, что происходит в Петрограде. О том, с каким энтузиазмом и надеждой была встречена Февральская революция, какие высокие идеалы и задачи выступили на повестку дня…
– Сейчас, как никогда, женщины должны стать плечо к плечу рядом с мужчинами,… Грядут новые времена, новые отношения…
Они выпили по третьей чашке чая и Елизавета собралась уходить.
– А вы приходите к нам на кружок. – сказала на прощание Ирен, – Мы собираемся каждую среду и пятницу. Говорим, спорим, поём… Это недалёко отсюда, на Лиговке, дом 45, в квартире госпожи Алльпенбаум.
– Хорошо, я приду, – пообещала Лиза.
Через два дня, в среду Елизавета за завтраком спросила у отца, что он думает об недавнем отречении царя и создании Временного правительства, о том, что будет дальше… Будут ли в новом правительстве представлены женщины? Говорят, что будут! Удивительное время! Что ты об этом думаешь?
Услышав это, Яков Фёдорович уронил вилку и внимательно, как-то с опаской и сожалением, посмотрел на дочь.
– Я думаю Фабрику придётся закрыть. – сказал он с сожалением и сарказмом. —Сеялки, похоже, нескоро понадобятся. В армии бардак, по улицам разгуливает сброд – анархисты, дезертиры, матросня! Львов несёт какую-то либеральную чепуху! Стыдно и страшно! – старший Калашников схватил вилку и стал раздражённо тыкать ею в оливку. Не достигнув желаемого он, в сердцах, бросил вилку на скатерть.
– Мне, видимо, придётся смириться с этим. Иначе всё пойдёт прахом.
Схватив газету, он направился в кабинет так и не доев свой завтрак, но по пути туда остановился и попросил Дашу принести ему кофе. В тот день Елизавета больше не видела отца. После завтрака она ушла к себе и до обеда листала подборку газет «Русское слово», где прочла статью о первом съезде женщин России, а также о восстании в войсках, об отречении Великого Князя Михаила Александровича и многое другое, о чём с удивлением узнала впервые. Часам к двенадцати отец уехал на фабрику и Елизавета обедала в одиночестве, под недовольное ворчание кухарки о «временах антихриста» и «смуты». Наскоро поев, Лиза решила пройтись по городу и вдохнуть забытый воздух Питера. Выйдя из дома, лёгкими шагами девушка прошла по Первой линии к дворцу Меньшикова, ощущая на лице влажный ветерок с Невы. Радостное состояние здорового тела и молодости подмывало её взлететь над улицей и отправиться в путешествие над любимым городом. На пересечении с Большим проспектом Елизавета остановилась, пропуская несколько грузовиков заполненных солдатами, ощетинившихся винтовками и штыками. Агрессивную группу замыкала легковушка итальянской фирмы «Ламборджини» с сидевшими в ней высшими армейскими чинами. Старушки, стоящие на тротуаре, позади Елизаветы, перекрестились и поспешили через дорогу в хлебную лавку Петровского. «Поехали, антихристы».– услышала она обрывки фраз проходивших мимо бабулек, – «В Таврический наверно..»
Выйдя на Университетскую набережную, Лиза повернула налево и пошла в сторону Кунсткамеры, возвышавшейся возле дворцового моста. Навстречу ей по проезжей части бежала толпа горожан выкрикивая проклятия и угрозы Временному правительству. Они бежали к казармам резервного лейб-гвардии Финляндского полка, который не признал нового правительства. Находившийся на 45 линии Васильевского острова резерв был вновь создан взамен сражавшемуся на Рижском фронте основному полку. Офицеры, не подчинившиеся приказу, выдвинулись в район Кронштадта для блокировки Кронштадского совета, объявившего себя единственной властью в городе. Толпа схлынула в направлении Горного института и прохожие, застигнутые её потоком, отлепившись от стен, продолжили свой путь. Елизавета прошла до Дворцового моста и остановилась. Она смотрела на Английскую набережную, где сиял в солнечном свете шпиль Адмиралтейства, на Исакий и маленькую фигурку «Медного всадника» и в душе появилось чувство благодарности горожанам, прославившим этот город и ставших его судьбой. Она смотрела на легендарные камни, каждый из которых имел своё великое имя, и ей очень хотелось, чтобы и её камень тоже был здесь.
