– Я скоро! – крикнул он Прищуренному и устремился вверх с такой скоростью, что, ночевавшие в нишах птицы, с шумом рассыпались по темному небу.
Оказавшись на двенадцатом этаже, Одноухий огляделся. Дверь на этаж, похоже, давно заперта. Он прошёлся по площадке, запрыгнул на перила. Перед ним был широкий карниз. Одноухий ступил на него и направился вдоль стены. Он не смотрел вниз, его больше интересовало что находится за углом. Дойдя до конца стены, Одноухий заглянул за угол и чуть не свалился от увиденного – там в нескольких метрах от него, на балконе среди горшков с геранью сидела Матильда. Свет падал на неё из окон, из открытой двери доносились звуки легкой музыки, на повязанном золотом ошейнике бенгалки играли блики света. Одноухий, как зачарованный, смотрел на предмет своих мечтаний, чувствуя прилив горячей крови в груди. Матильда повернула свою маленькую мордочку с неизменной полуулыбкой и посмотрела на него.
– Привет – ничуть не удивившись сказала она. – Я тебя ждала.
– Я, вот он!– задохнувшись от счастья, сообщил Одноухий. – Ты сказала, где тебя искать и я здесь. Пошли погуляем?..
– Нет, – вздохнула Матильда – теперь за мной слишком пристально следят. Ну, после того случая… когда мы познакомились, когда я сбежала…
Одноухий подошёл поближе.
– Так тебя что, совсем не выпускают? – спросил он.
– Совсем. – вздохнула затворница. – А так хочется на помойку… только боюсь хозяйка потом сдаст меня в питомник. Она уже грозилась, что ей не нужна «уличная кошка». Может пугает?
– Сто пудов. Ты такая лапа!
– Вообще-то она меня любит. – согласилась киса. – Но эти люди, они такие непостоянные.. Хотя без них было бы не комфортно. Они такие милые…Как считаешь?
Одноухий никогда не имевший прямого контакта с людьми (кроме того случая, когда его пнул пьяный дворник), на всякий случай, согласно кивнул. Наверно, будь он на месте Матильды, где окружавшие её люди были не так грубы, как этот дворник, он бы тоже считал их милыми.
– Вообще-то ты можешь меня увидеть каждое утро с восьми до половины девятого в парке за нашим домом, но только издалека. Меня не подпускают к другим кошкам, и уж тем более к бездомным… ну те, которые без ошейника. Боятся блох что ли.. не знаю..
Матильда бросила быстрый взгляд в открытую дверь и сообщила.
– Всё, уходи. Сюда идёт моя хозяйка. Прощай.
– До завтра. Я постараюсь добыть ошейник. – отступая пообещал Одноухий.
Обратный путь молодой «Ромео» проделал на крыльях любви. Встретив его, Прищуренный сладко потянулся, зевнул, обнажив жёлтые клыки и спросил: – «Ну как, ты её оприходовал?» – и, получив отрицательный ответ, разочарованно махнул лапой.
Остаток вечера, Одноухий потратил на поиски ошейника. Облазив местные мусорки, он нашёл то, что отдалённо напоминало атрибут домашнего животного. Это был старый мужской ремень из кожзаменителя с латунной застёжкой, на которой был изображена корона над летящим орлом и надпись на русском «Монтана». После нескольких нехитрых операций ремень превратился в ошейник с бляхой, которую Одноухий полировал остаток ночи, чтобы она блестела согласно известной поговорке. В восемь ноль-ноль он уже прогуливался по парку, выглядывая Матильду. Но её всё не было. Зато, спущенные с поводков, вокруг шныряли собаки, что сильно осложняло передвижение по местности. Одноухому приходилось проявлять чудеса ловкости, чтобы избегать прямого контакта с этой публикой. В очередной раз забравшись на дерево, от назойливого бульдога, Одноухий увидел в начале парка женщину, которая вела на поводке Матильду. Он перевёл взгляд на бившегося в истерике пса и понял, что рискует предстать перед возлюбленной не в лучшем свете. Какое-то время он терпеливо наблюдал за бульдогом, который, по-видимому, не собирался успокаиваться. «Какие же они тупые эти англосаксы» – подумал Одноухий и, поднявшись по стволу, скрылся в листве. Потеряв кота из виду, псина тявкнула ещё несколько раз, затем подобрала слюни и затрусила к своему хозяину. Сквозь листву Одноухий увидел, как Дама, ведя питомицу на длинном поводке, прошла по аллее, но, увидев собак, застыла в нерешительности. Решив не рисковать, она взяла Матильду на руки, развернулась и пошла обратно. Одноухий тенью проскользнул вниз, нырнул в кустарник и стрелой пронёсся по траве к выходу из парка и достигнув решётчатых ворот, быстро привёл себя в порядок и прогулочным шагом, стараясь выглядеть совершенно беззаботным, вышел на главную аллею. Одноухий заметил, как оживилась, увидев его Матильда. Она выгнулась, задергала лапами, стараясь высвободиться из рук хозяйки, и когда ей это удалось, спрыгнула на асфальт перед Одноухим. Пока дама, ничего не поняв, взирала на произошедшее, пара исполнила каскад прыжков и поз, что на древнем языке тела, недвусмысленно говорило о любви и страсти. Пораженная откровенностью движений, старая дева около минуты находилась в шоке, прежде чем пришла себя и включила «светскую львицу». Со словами: – «Матильдочка, боже мой, как ты можешь!? С этим нищебродом! Как же тебе не стыдно!?»– она схватила кошку в охапку и, вся в слезах, не разбирая дороги, устремилась прочь из парка.
Глава 2
За осенью, ожидаемо, пришла зима и выпал снег. После случая в парке, Одноухий не видел больше предмета своей страсти. Он ежедневно приходил к дому, залезал на каменную тумбу ограды и, превратившись в неподвижную статую, подолгу смотрел на балкон двенадцатого этажа. Всё было тщетно: окна квартиры были темны и безжизненны. Постепенно, примерно через неделю, он впервые не пришёл на свой наблюдательный пост, и ещё через две забыл зачем туда ходил. С исчезновением предмета страсти исчез и смысл думать о нём. Такова природа молодости.
Он жил вместе с Прищуренным в закутке, за огромным ящиком на треть заполненным песком и мышиным дерьмом. Здесь было уютно, пахло плесенью и грибами, Одноухий успокоился и душевный комфорт его опять наладился. Прищуренный очень гордился своим жилищем, называя его не иначе, как «мои пенаты». Что это могло означать было для него загадкой. «Просто звучит хорошо». – объяснял он. Время от времени старый ловелас приводил сюда гулящих кошек и устраивал дикие оргии с употреблением санабиса, валерианы и психологических практик. Одноухого не интересовали эти шумные вечеринки и он неизменно уходил к себе, на старое место, к ватнику.
За два дня до нового года в «Пенатах» появился представитель местной администрации с двумя помощниками. Осмотрев жилище, чиновник, назвавшийся Баюном, сделал Прищуренному замечание по поводу громких воплей после полуночи, с презрением посмотрел на Одноухого и вручил обоим повестки на общее собрание, которое должно было состояться вечером в «распределительном зале» у магистральных труб. Так же сообщил(хоть его никто не спрашивал), что будет решаться вопрос о создании контроля над помойкой у магазина «Океан» – другими словами о войне с конкурентами за жизненно необходимые пищевые ресурсы. На аргументы Прищуренного: – «Зачем это нам надо? Нам хватает и местных помоек», Баюн ощерился: – «Не твоего ума дело. За тебя есть кому подумать. Ваше дело поднимать лапы и помалкивать!».
После того, как чиновник удалился, Одноухий принюхался и почувствовал запах серы. Такое уже случалось: запах появлялся незадолго до срока, когда должно было произойти нечто неординарное и обязательно неприятное. Он не мог понять, откуда появлялось это ощущение и чего, связи с этим, стоило опасаться. Ему оставалось только ждать новостей. Вечером, войдя за ворчащим Прищуренным, Одноухий подробно оглядел помещение распределительного узла и собравшееся здесь общество хвостатых потомков Черныша. Сам патриарх сидел в углу среди свиты более молодых родственников, выделяясь на их фоне своей седой головой. На трубах у стены расположилась местная элита: пятеро членов правящей партии «Чёрная кошка», от которых веяло сытостью, снобизмом и недоступностью небожителей. Между ними, в качестве координатора, суетился уже знакомый чиновник, по кличке Баюн. Около шестидесяти особей, обоих полов, заполнивших зал, нетерпеливо ожидали начала собрания. Отец и сын присоединились к ожидающим и расположились у большого кожуха, однако Прищуренный оглядевшись, увидел стайку подружек и, забыв зачем пришёл, направился к своему цветнику. Его появление вызвало волну ласк и оживление среди подружек. Одноухий, наблюдавший эту сцену, вздохнул и перевёл взгляд в сторону «президиума». «Что так долго?» – раздражённо подумал он, и словно в ответ, раздались частые удары железом по трубе. Одноухий увидел Баюна , который, бросив железяку, вышел вперёд и поднял лапы, призывая к тишине.
