«Вечером».

Значит, этот дезертир серьезно надумал временно укрываться в своем доме. Моя задача теперь не упустить момент. То и дело поглядывая на часы, я поддакивала Дашке, а та даже не обижалась. Понимала, что сейчас мне, чтобы сосредоточиться, нужно молчать. У нее это работало наоборот. Почесать язык, и мозги шевелятся быстрее. Долго пыталась понять, как мы в принципе смогли подружиться. В итоге сошлись на том, что для моей тишины мне нужно, чтобы кто-то, кому я могу доверять, создавал шум на заднем плане, а ей нужны свободные уши.

Выходить на улицу под восходящее солнце не очень хотелось, но выбираться из дома днем, когда пекло со всей его солнечной отдачей, тем более. Поэтому, быстро скинув халат, я облачилась в первую попавшуюся под руку футболку и, натянув джинсы, бодро похромала к двери. От приступов был один плюс. Мозги на следующий день после транквилизатора почему-то стремились работать быстро. Говорят, что это странно. Но у меня все не как у людей.

Прищурившись на солнце, я наспех закрыла дверь, мысленно перебирая, не успела ли чего-то выключить. Хорошо, что ничего не включала. Дошло до меня, что я с нечищенными зубами и лохматая, словно леший, именно в тот момент, когда, развернувшись на пятках, около ступеней застала сканирующий взгляд баб Клавы. На фоне своей подруги сейчас даже я окрестила бы себя алкашкой. Приложив ладонь ко рту, баб Клава мысленно перебрала первые десять молитв и пару раз прочла «Отче наш». Хотя в деревне говорили, что вообще-то наша святая урожденная католичка.

— Кузнечик, — с придыханием и горящими глазами бабуля схватила за руку мою сдерживающую смех подругу, — Васька сказал, что голова с похмелья мучает?

— Это все ваш самогон паленый, — не выдержав, гаркнула я, быстро преодолев расстояние до подруги, и подхватила Дашку под руку, — вот вам черти и мерещатся.

— Зря ты так! — кричит вслед бабуля, пока я хромаю под спасительную тень внутри автомобиля. — Я с информацией. Сереженьку твоего военные искали вчерась.

— Устарела информация, баб Клав, — поцокав языком, быстро нырнула в Дашкин «Солярис», облегченно вздыхая, — сдаете.

Даша уверенно выруливает по узкой улице, а я только сейчас понимаю, что подруга не спала всю ночь. Застонав, откидываюсь на спинку сиденья, потирая ладонями лицо. Когда-нибудь я перестану думать только о себе.

— Сейчас попросим у Марины ключи и отправишься спать, — спокойно говорю я, отворачиваясь к окну, — прости.

— Да я с ночными работами привыкла уже, — отмахивается Даша, втискивая авто на тесную стоянку около магазина.

А я, получается, отвыкла.

— Ты знакома с ним? — вкрадчивый голос Даши заставляет повернуться. — Поэтому так, — взгляд девушки снова ускользает, а я чувствую вновь возрастающую злость.

Она ещё не договорила, а ее пальчик с черным свежим маникюром осторожно опускает козырек и пляшет возле губ, поправляя несуществующие подтеки помады. Подхватив сумочку, она замечает мой взгляд. И подмигивает.

— Нет, я не осуждаю, он — секс.

А я пытаюсь подобрать челюсть с тщательно отмытого резинового коврика автомобиля.

— Ты сейчас серьезно? — пытаясь не прожевать эмаль, не знаю, который раз за эти полтора дня выдавливаю из себя я.

— Перестань психовать по любому поводу, — Даша резко дергает ручку своего железного коня и выходит, аккуратно закрыв дверь.

— Ты умеешь думать о чем-нибудь другом? — выбравшись под лучи солнца, пробурчала я. — Если бы я с ним спала, поверь, поняла бы, кто он.

— Ну, вдруг вы еще не дошли до этого этапа, — бросает Даша через плечо.

Бодро цокая вперед каблучками своих лакированных лодочек, Даша старательно делает вид, что не замечает, как я не говорю, знакома ли с ним. Втянув голову в плечи, бодро хромаю следом под палящим солнцем. Ветер терзает раздраженную кожу, сбивает с берез листья и заставляет волосы окончательно превратиться в гнездо. Глядя в блондинистый затылок, пытаюсь убедить себя, что она не спрашивает меня об этом. Какие-то неясные оттенки эмоций проскальзывают в ее голосе, стоит заговорить о Сергее в таком ключе. Давно забытые. Мысль, что проскользнула в голове, заставляет встать на мечте, а глаза округлиться от удивления.

— Подожди, — спрятавшись в тень под козырьком магазина, я хватаю Дашу за руку, вынуждая остановиться, — а ну-ка, посмотри на меня.

Так и есть. Рваными движениями губ Даша растирает помаду по губам, пытаясь скрыть свою обычную нервозность. Но я все равно вижу, что ее рот сейчас слегка перекошен вправо, а глаза прищурены больше, чем обычно. Поперхнувшись, наблюдаю, как наманикюренный пальчик вновь заправляет выбившуюся прядь.

— Значит, ты ревнуешь, — констатирую я, глядя на старательно отводимый взгляд поблескивающих зеленых глаз, — но если не знаешь наверняка, кто он, у вас ничего не было, так?

— Ой, все, — подруга вырывает руку и проникает внутрь охлаждаемого кондиционером тесного помещения магазинчика, — полиграфом к дяде просись, возьмет.

Тогда он точно здорово проколется. Так себе из меня детектор лжи. Прохлада успокаивает раздраженную кожу, и я с удовольствием прикрываю за собой дверь, вновь зацепив колокольчик. Привыкла я уже к таким тесным и каким-то домашним, что ли, помещениям. Тут нет московской суеты, толп народа, а каждого встречного знаешь в лицо. В наши два супермаркета не ходила, хотя они и сюда добрались. Не хватало мне людей, в окружении которых чувствуешь себя как дома. Ощущаешь за них ответственность и поэтому снова находишь силы. Чтобы жить. Бороться. И даже презрительный взгляд единственного посетителя сейчас, Мишки, не портит мне настроения.

— Кузнечик, — выдает он, кивая на Дашку, что тут же фыркает, — познакомишь?

— Как в гости к тебе регулярно бегать перестану, чтобы кулаки свои об жену не чесал, сразу, — усмехн-увшись, я подхожу к прилавку, разглядывая скромный ассортимент.

— Самато давно правильная такая стала? — шипит Мишка, но не приближается. — В дела мои семейные не лезь!

Опасливо оглядываясь, смешно выпятив грудь вперед, делает шаг в сторону, освобождая мне место в очереди, которой нет. Мельком кинув взгляд в окно и убедившись, что никто к магазину не приближается, делаю шаг вперед, одним движением сгребая подвыпившего мужика за грудки. Тельняшка натягивается на когда-то крепких, а сейчас обвисших мышцах, а Мишка, видимо, осмелев из-за присутствия Даши, с тяжелым выдохом замахивается, тут же зашипев от боли в пойманной и вывернутой руке.

— Значит так, рембо, — спокойно говорю я, продолжая кидать взгляд в окно, — еще один фингал у Машки — лес у нас большой, места всем хватит. Понял меня?

— Кузнечик, хорош тебе, — запал мужика пропал, а я с ужасом понимаю, что когда-нибудь могла стать такой же.

Если много пить и гробить себя, постепенно все твои боевые заслуги превратятся в вот это скулящее лицо и слабые дрожащие руки.

— Да не трогаю я ее больше! — видимо, приняв за недоверие мое молчание, скулит Мишка, продолжая морщить покрытое морщинами и пигментными пятнами лицо. — Вот те крест.

Меня парализует. Словно в замедленной съемке, задержав дыхание, вижу, как темные от сигарет пальцы левой свободной руки складываются и накрывают алкаша знаменем. Зашипев от боли, опалившей лицо и грудь, отталкиваю того к двери. Мишка врезается в стекло и проваливается за распахнутую дверь, снова зацепив колокольчик.

— Это тоже, — тихо шепчет Даша, пока я жмурясь, пытаюсь отогнать панику, — я не знала.

— Да, — облизнув губы и поворачиваясь на шум Маринкиных шагов, киваю я, — это тоже.

В такие моменты особенно хочется жаловаться на жизнь. Когда твоим любимым фильмом в детстве был «Блэйд», ты надеешься хотя бы на какие-то откаты за перенесенную боль. Сверхсила, скорость, внушение. Да что угодно. Хоть какой-то плюс. Даже чудо регенерации, проявив себя лишь один раз, больше никогда не появлялось. У меня не было жажды. Именно это док выносил в плюсы. Но… У меня и человеком ее не было, не правда ли? Не сказать, что когда-то я была сильно верующей, нет. Спокойно относилась к религиям и прочему. Но теперь у меня постоянно складывалось ощущение, что даже тот, в кого верят, покинул меня.