В комнате, наверно, услышали его прыжок и топот ног, потому что Гетун в нижней рубахе, босиком выскочил на крыльцо и, держа в руке маузер, громко крикнул:

– Эй, кто тут, выходи! Стрелять буду!

Но Борис был уже за пределами огорода. Однако, зная сумасшедший нрав Гетуна, о котором говорили, как о самом несдержанном и неуравновешенном работнике ГПУ, он затаился и промолчал. Хотя он раньше даже дружил с Гетуном, и тот, конечно, услышав его голос, узнал бы его, но Борис подумал: «Этому дураку, да ещё выпившему, ничего не стоит и в меня выстрелить. Пропадёшь ни за что».

С этих пор Сальникова перестала представлять для Бориса даже чисто внешний интерес, наоборот, она вызывала у него какое-то презрение и даже сожаление. Ведь в то время комсомольцы боролись против употребления вина самым категорическим образом: каждая выпивка, даже каждая рюмка вина считалась почти что преступлением. Ну а то, что увидел Борис у Шурки, было похоже уже на настоящий разврат. Он, правда, никому не рассказал об увиденном.

Как-то раз, когда Шурка под влиянием очередного каприза вдруг захотела остаться с ним наедине и вновь помучить его своими поцелуями (они задержались в классе, где проходило собрание), заканчивая протокол, он встал из-за стола, за которым сидел рядом с Сальниковой, и, собрав свои книги, направился к двери. Она окликнула его:

– Боря, подожди, побудем немного вместе!

Но уже из дверей он презрительно бросил:

– Не забудь про своего Гетуна, да и вина я не пью, – и с шумом захлопнул дверь. Правда, очутившись за дверью, он почему-то пожалел Шурку, но сдержал себя и быстро зашагал домой.

Примерно дня через три после этого случая, во время перемены он заметил Зою Мамонтову, стоявшую у стены коридора и глядевшую на него во все глаза. Невольно он вспомнил их первое свидание и внутренне усмехнулся. Он подошёл к ней и, пожалуй, только сейчас разглядел её. Она была невысокой полненькой девушкой с длинной косой, небрежно перекинутой через плечо, с большими карими глазами, ровными – ленточкой – чёрными бровями, прямым носиком, слабенькими веснушками на нём и красиво вычерченным ртом, в котором между полных чувственных губ блестели ровным рядом белые зубы.

– Ну что ты на меня уставилась? – довольно грубо спросил Борис, подходя к девушке.

– А ты мне нравишься, вот и смотрю! – смело ответила она и моментально скрылась за дверью класса.

«Ишь ты! – подумал парень. – А, впрочем, она ничего, поцеловаться можно», – цинично решил он.

После уроков, встретившись при выходе из школы с Зоей, он окликнул её с деловым видом:

– Мамонтова, подожди-ка немного!

Девушка отстала от своих подруг, остановилась и вопросительно посмотрела на Бориса, а тот, подойдя к ней поближе, шепнул:

– Зоя, приходи сегодня на скалу за школой в 8 часов вечера, посидим, поговорим, ладно? Придёшь?

Она ничего не ответила, только блеснула в улыбке зубами и, вскинув на парня глаза, кивнула головой и побежала догонять подруг.

Вечером, после заседания бюро ячейки, Шурка старалась не смотреть на Бориса и разговаривала только с новым членом бюро Силковым. Когда время уже приближалось к 8 часам Алёшкин вдруг заторопился. Он поднялся:

– Ну, я пойду, кажется, все вопросы решили, – и оставив вдвоём Шурку и Силкова, направился к двери. Остальные не поднимались, и он подумал: «Ну, теперь она решила на Силкове поупражняться», – усмехнулся и мысленно произнёс, вспомнив где-то вычитанную фразу:

– Пройденный этап.

Скоро (ведь заседание проходило в одном из классов школы), Борис уже находился на условленном месте, а через десять минут, показавшихся ему необыкновенно долгими, он услышал лёгкие шаги, кто-то осторожно поднимался на скалу к тому месту, где стоял он. Борис отошёл в глубину площадки и притаился за кустиками дубняка, ещё покрытыми сухими жёлтыми листьями. На край площадки поднялась маленькая девичья фигурка, одетая в серенькое поношенное пальтишко и повязанная тёплым шерстяным платком, ведь была поздняя осень, и на более высоких сопках уже лежал снег. Она немного испуганно оглянулась и, никого не увидев, уже собиралась скользнуть вниз, но в этот момент Борис выглянул из-за кустов и тихонько позвал:

– Зоя, иди сюда! Я здесь.

Она метнулась к нему, и через несколько секунд, как-то сами собой его руки обняли маленькую фигурку, которая доверчиво к нему прижалась, а их губы встретились.

Сидя на облюбованном приступочке и продолжая время от времени целоваться, они разговаривали. Собственно, говорила Зоя, он только слушал. Она рассказывала ему о своей семье, о своей нелёгкой крестьянской жизни и работе, которую ей приходится выполнять, о своём классе, о тех мелких новостях и происшествиях, которые случались в их классе ежедневно, в общем, болтала обо всём и ни о чём.

Иногда она, как кошечка, прижималась к Борису, и он ощущал дрожь этого молодого податливого тела. Однако, кроме бесчисленных поцелуев, которыми они обменивались, эти двое пока больше не думали ни о чём.

Время, которое Зоя отвела для свидания, закончилось, поцеловав его в последний раз, она ловко спрыгнула со скалы и побежала домой; через несколько минут после неё спустился и Борис.

Домой он вернулся весёлым и возбуждённым, с раскрасневшимся лицом и блестящими глазами.

Анна Николаевна, заметив его приподнятое настроение, тихонько шепнула мужу:

– А наш Борька, кажется, опять влюбился! – на что тот только недовольно хмыкнул.

С конца октября свидания Бориса и Зои происходили чуть ли не каждые три-четыре дня. Как и в первый раз, они, помимо болтовни о разных школьных происшествиях, ограничивались многочисленными поцелуями. Болтала в основном Зоя, сидя рядом с парнем и временами прижимаясь к нему.

Вскоре Борис уже знал много подробностей из жизни села вообще и из семьи Мамонтовых. Сам он почти не говорил, да и слушал-то не всегда достаточно внимательно. Часто в эти моменты у него в голове созревали планы проведения очередного собрания или какого-нибудь доклада, который он должен был на этом собрании делать.

Иногда он, вспомнив о каком-нибудь неоконченном деле, внезапно свидание прерывал и, торопливо поцеловав девушку, чуть ли не бегом отправлялся в клуб или в недавно открывшуюся избу-читальню.

Появились уже и такие моменты, когда он, сидя рядом с Зоей и перебирая пальцами кольца её волос на прижавшейся к нему головке, небрежно отвечая на её вопросы и поцелуи, думал: «А зачем, собственно, я встречаюсь с ней? Что это – любовь, о которой я так много читал? Но тогда это очень скучно. Неужели все так любят?!»

Если в первые свидания он испытывал некоторое волнение и возбуждение от близости и поцелуев девушки, то уже после нескольких встреч, привыкнув к Зое, шёл на свидание, как на какое-то не очень нужное, но довольно приятное дело.

Борису очень не хотелось, чтобы об этих встречах знали в школе, не хотела огласки и Зоя, боявшаяся реакции своих родных, которые, как и многие шкотовские крестьяне, очень неодобрительно относились и к комсомолу, и к комсомольцам, и, конечно, её свидания с одним из известных шкотовских представителей РКСМ никак не одобрили бы.

Но в то же время Зоя ведь была женщиной и, конечно, удержаться от того, чтобы не похвастаться своей победой над одним из комсомольцев, да ещё таким, как Алёшкин, она не могла.

А он и в самом деле пользовался в это время уже определённой известностью. Борис – секретарь комсомольской группы, которая его стараниями всего за несколько месяцев учёбы выросла с 3 до 15 человек, член бюро шкотовской ячейки РКСМ, а эта ячейка уже тоже насчитывала несколько десятков человек, почти обязательный оратор на всех комсомольских и даже партийных собраниях, постоянный участник всех артистических выступлений в клубе и в школе.

И вот, такой довольно интересный парень ею покорён и по её зову бежит на свидание в назначенный ею час. Ну как тут удержаться и не рассказать об этом, конечно, под величайшим секретом, ближайшим подругам? Ну а девичьи секреты, как известно, через очень короткое время становятся достоянием всех. Так и случилось.