– Неплохо поработал руками, Миякэ. Становись в ворота.

Мои товарищи по команде подхватывают это предложение на лету. Жертвенный агнец не в силах возразить. Плетусь к вратарской площадке. Колени и бедра ободраны, как наждаком. Противник выстраивается в штрафной зоне. Справа и слева от меня зияет бесконечное пространство. Подающий противника злорадно глядит на меня, наматывая на мизинец крысиный хвостик своих волос. Барабанная дробь мгновений замедляется. Свисток. Мир застывает. А вот и он. Бог грома. Помнишь меня? У нас уговор.

Суга выгружает содержимое своего шкафчика в сумку. Завывают полицейские сирены. Когда это было? Всего лишь вчера. Длинный коридор, в который выходит бюро находок, соединяет оба крыла вокзала Уэно, поэтому в нем всегда многолюдно, но на этот раз там поднимается суматоха, и мы перегибаемся через стойку посмотреть, в чем дело. Мимо пробегают телевизионщики: ведущий, оператор Эн-эйч-кей, увешанный объективами, ассистент с насаженным на шест микрофоном и парень, толкающий нечто вроде тележки. Это не бригада с местного телевидения, которая обычно снимает «уточек в пруду». Они целеустремленно расчищают себе путь сквозь встречный поток пассажиров.

– Это явно надо разведать, – заявляет Суга. – Держи оборону, Миякэ. Пахнет скандалом.

Он пулей вылетает из кабинета, и тут же звонит телефон.

– Бюро находок? Я звоню узнать насчет парика одного моего друга…

Я тяжело вздыхаю. Париков у нас сотни.

К счастью, это глэм-роковый парик, усыпанный блестками, так что мне удается его отыскать за пять минут, как раз к возвращению Суги.

Суга возбужденно выкладывает новости:

– Аояма свихнулся! Все микросхемы в башке перегорели! Надо же, в мой последний день!

– Аояма? – Я вспоминаю телефонный звонок.

– Сегодня стало известно, что руководители токийского отделения ЯЖД решили перевести его на менее значимую должность, потому что новое высшее начальство объявило о реорганизации всех крупных токийских вокзалов. Вот только Аояма из когорты неприкосновенных^[49]. Эту новость он узнал в присутствии группы младших менеджеров, от консультанта, который лет десять преподавал в Гарвардской бизнес-школе. Получилось что-то вроде семинара «Как объявить о понижении сотрудника в должности».

– Кошмар.

– Кошмар начался потом. Аояма вытаскивает арбалет, вот…

– Арбалет?

– Арбалет. И целится советнику в грудь, вот. Должно быть, предчувствовал, что это случится. Он выгоняет из кабинета всех сотрудников, кроме одного, и грозится, что в противном случае все они станут свидетелями того, как арбалетный болт пронзает сердце. Полная шиза. Потом заставляет оставшегося сотрудника взять моток альпинистской веревки и привязать консультанта к стулу, а после этого тоже выгоняет. И тут же запирает дверь изнутри, пока не появились охранники.

– И чего он требует?

– Еще никто не знает. Вызвали полицию, поэтому телевизионщики тоже приехали. Подошел директор и попытался разогнать журналистов, но нас все равно покажут в вечерних новостях! Полный улет. Наверное, скоро подъедут отряды спецназа и переговорщики в пуленепробиваемых жилетах. Ничего подобного в Уэно еще не было. Событие государственного масштаба!

Я ныряю влево и понимаю, что мяч уходит вправо. От удара о землю перехватывает дыхание и хрустят кости. Противник ревет. Выплевываю зуб. Он лежит на земле, он больше не часть меня. Белый, с капелькой крови. Зачем вставать? Из-за меня матч проигран, я потерял друзей, футбол, славу, надежду найти отца – все, кроме Андзю. Не нужно было уезжать с Якусимы. Жители острова навсегда запомнят мой позор. Как я теперь вернусь домой? Лежу в грязи посреди вратарской площадки – если я разрыдаюсь прямо здесь, как…

– Вставай, Миякэ! – Накамори, капитан команды.

Поднимаю глаза. Мальчишка с крысиным хвостиком схватился за голову. Противник трусит прочь. Судья указывает на одиннадцатиметровую отметку. Смотрю в наши ворота. Пусто. Где же мяч? И тут я понимаю, что произошло. Мяч пролетел мимо. Бог грома ерошит мне волосы. Спасибо. Спасибище! А не соизволишь ли ты, о мой сверхъестественный покровитель, продлить мою удачу на оставшиеся двадцать пять минут? Пожалуйста! Кладу мяч на землю для удара от ворот.

– Хорошо отбил, – презрительно усмехается болельщик противника.

– По местам! – вопит Икэда. – Давай, давай, давай!

Я пытаюсь поймать взгляд кого-нибудь из наших, но каждый отводит глаза, боясь, что я передам ему пас. Что делать? Ветер усиливается.

«Послушай, – молю я бога грома, – сделай меня таким же великим вратарем, как Мацуи, хотя бы на эту игру, и мое будущее принадлежит тебе. Я знаю, ты только что меня спас. Не оставь меня и теперь. Пожалуйста. Очень тебя прошу».

Отбегаю на несколько шагов назад, делаю три глубоких вдоха, бросаюсь к мячу и… прекрасный, ловкий, сильный, быстрый, как ракета, божественный удар. Бог грома перехватывает мяч, когда тот взлетает на высоту дома, и с лета посылает через все поле. Мяч парит над нападающими противника. Защитники медленно бегут на свою половину поля, не зная, что бьют по их воротам. Зрители не верят своим глазам. Игроки оглядываются, не понимая, куда делся мяч. Вратарь противника фотографируется с какой-то девчонкой. Мяч падает на землю раньше, чем вратарь соображает, что пора браться за дело. В панике он бросается за линию ворот. Мяч перескакивает через вратаря, и порыв южного ветра швыряет его вниз, прямо в сетку.

Прогулка пешком от станции Кита-Сэндзю до «Падающей звезды» обычно проветривает мне мозги, но сейчас я не могу не думать об Аояме, который заперся в своем кабинете, целясь арбалетной стрелой в чиновника в красных подтяжках и костюме в тонкую полоску. Когда рабочий день закончился, Суга остался на вокзале, а мне хотелось побыстрее убраться. Я даже с ним не попрощался. В «Падающей звезде» Бунтаро, уплетая мороженое с австралийским орехом, не отрывает взгляда от телевизора.

– Ну ты даешь, Миякэ. Ты у нас просто предвестник катастроф.

– В каком смысле?

– Да ты глянь! В Уэно не случалось ничего подобного, пока ты не начал там работать.

Обмахиваясь бейсболкой, смотрю на экран. Камера крупным планом показывает окна кабинета Аоямы снаружи. Судя по всему, снимают из отеля «Терминус». Жалюзи закрыты. «Вокзал Уэно в осаде».

Полицейский убеждает толпу журналистов:

– О насильственном вторжении и захвате не может быть и речи.

– Внушают ему ложное чувство безопасности, – говорит Бунтаро. – Что за тип этот Аояма? Он что, совсем с катушек слетел? Или любитель работать на публику?

– Не знаю… Он просто несчастен.

А я плюнул ему в чайник.

Устало поднимаюсь по лестнице.

– Ты не будешь смотреть?

– Нет.

– Кстати. Насчет этой твоей кошки.

Я выглядываю вниз:

– Хозяин нашелся?

Бунтаро косится в телевизор.

– Нет, дружище, но, похоже, она отправилась к прародителям. Если только у нее не было близнеца. Утром еду я на своем скутере и вдруг совершенно случайно замечаю у сточной канавы напротив «Лоусонз»^[50] знаешь что? Дохлую кошку! Над ней уже мухи жужжат. Черная, белые лапы и хвост, клетчатый ошейник с серебряным колокольчиком, в точности как ты описал. Приехал сюда и, как положено, исполнил свой гражданский долг – позвонил в муниципалитет, но о ней уже кто-то сообщил. В жару на улицах такому не место.

Сегодня самый ужасный день в моей жизни.

– Извини, что принес дурные вести, и вообще…

То есть второй самый ужасный.

– Подумаешь, кошка, – бормочу я.