Нельзя пройтись по улицам без того, чтобы не увидать, как Демократия возвещает о себе. Сам Портной сделался если не совсем Санкюлотичным, что было бы для него разорительно, то, во всяком случае, Портным, бессознательно символизирующим и предсказывающим своими ножницами царство Равенства. Каков теперь наш модный кафтан? Вещь из тончайшей ткани глубоко обдуманного покроя, с обшлагами из Мехеленских кружев, украшенная золотом, так что человек может без труда носить целое имение на своей спине? Keineswegs – никоим образом! Законы Роскоши вышли из употребления, до степени, которая никогда раньше не была видана. Наш модный кафтан есть помесь хлебного мешка с курткой ломового. Его сукно преднамеренно грубо; цвет или пятнисто-черный, как сажа, или серо-ржаво-коричневый; точнейшее приближение к Крестьянскому. А что до покроя, – если бы ты его видел! Последняя новость года, ныне истекающего, может быть определена как три мешка: большой мешок для туловища, два маленьких мешка для рук, а в качестве воротника – рубец! Первый Древний Херуск, который принялся делать себе костяною или металлическою иглою кафтан из войлока или из медвежьей шкуры, еще раньше, чем Портные возникли из Небытия, – разве он не делал того же самого? Просторный, широкий мешок для туловища, с двумя дырами, чтобы пропускать руки, – таков был его первоначальный кафтан. Скоро стало ясно, что два небольших широких мешка, или рукава, легко присоединяемые к этим дырам, были бы усовершенствованием.

Таким образом, Портняжное искусство, так сказать, опрокинулось, подобно большинству других вещей, переменило свой центр тяжести; внезапно перекувырнулось от зенита к надиру. Сам Стельц, огромным прыжком, перелетает со своего высокого пьедестала вниз, в глубины первоначальной дикости, увлекая за собой столь многое! Ибо я приглашаю тебя размыслить о том, что Портной, как верхняя крайняя пена Человеческого Общества, поистине скоро переходит, исчезает, ускользает от разбора. Но в то же время он знаменует собой многое, даже все. Верхняя исчезающая пена, он взбит с самых подонков и ото всех промежуточных слоев жидкости. Он главный, видимый для глаза вывод из того, что люди стремились делать, были обязаны и способны делать в этой области общественной жизни, то есть в символизации себя друг другу путем покрывания своих кож. Вся соль Человеческой Жизни заключается в Портном: вся ее дикая борьба в стремлении к красоте, достоинству, свободе, победе. И вдруг, остановленная Седаном и Геддерсфильдом⁹⁹, Невежеством, Глупостью, Непреодолимым Желанием и другими печальными необходимостями и законами Природы, – она приходит вот к Серой дикости Трех Мешков с рубцом!

Если сам Портной склоняется к санкюлотизму, то разве это не зловеще? Последнее божество бедного человечества само низводит себя с престола. Оно само опускает свой факел пламенем вниз, подобно Гению Сна или Смерти. Оно напоминает, что Время Портных уже прошло! – Ибо сколь ни мало рекомендуются в настоящую эпоху Законы Роскоши, тем не менее ничто не может быть яснее того, что где в действительности существуют чины, там необходимо строгое разграничение костюмов. Если когда-нибудь мы будем иметь новую Иерархию и Аристократию, действительно признанные за таковые, о чем я ежедневно молю Небеса, – то Портной снова оживет и станет, добровольно и по назначению, сознательно и бессознательно, их охраной».

Некоторые дальнейшие наблюдения того же неоцененного пера относительно наших никогда не прекращающихся изменений в модах, «постоянной кочевой и даже обезьяноподобной жажде перемен и одних только перемен» во всем устройстве нашего существования и «рокового, революционного характера», при этом выражаемого, – все это мы в настоящее время опускаем. Должно только признать, что Демократия, во всех значениях этого слова, находится в полном наступлении; она несокрушима. «Свобода» есть вещь, которую люди решили добыть себе.

Но в действительности, как я уже имел случай заметить, «свобода не быть притесняемым братом-человеком» есть необходимая, однако, одна из наиболее незначительных дробных частей Человеческой Свободы. Ни один человек тебя не притесняет, не может принудить сделать что-нибудь или принести что-нибудь, пойти или прийти без очевидной причины. Верно: ты освобожден от всех людей; но от Себя самого? Ни один человек, более мудрый, менее мудрый, не может заставить тебя прийти или уйти. А твоя собственная пустота, заблуждения, ложная жажда Денег, Наград и т. п.? Ни один человек не притесняет тебя, о свободный, независимый Плательщик налогов, но не притесняет ли тебя эта глупая кружка Портера? Ни один Сын Адама не может заставить тебя прийти или уйти; но эта бессмысленная кружка пива, она может заставить и заставляет! Ты раб – не Седрика Саксонского, но твоих собственных грубых желаний и этой вычищенной кружки питья. И ты хвастаешься своей свободой? О, круглый дурак!

Пиво и джин: увы, это не единственный род рабства. Ты, разгуливающий с тщеславным видом, посматривая с изящным фырканьем дилетанта и безмятежным превосходством на всякую Жизнь и на всякую Смерть. Ты мило семенишь ногами, жеманно болтая всякие жалкие глупости, и ведешь себя как бы в жалком надменном сомнамбулизме. Ты являешься «заколдованной Обезьяной» в этом Божьем мире, где ты мог бы быть человеком, если бы только тебе были дарованы соответствующие Учителя, Укротители и Полицейские с девятихвостой кошкой; называешь ли ты это «свободой»? Или вот этот, не дающий себе отдыха поклонник Маммоны, подгоняемый как бы Гальванизмом, Дьяволами и Навязчивыми Идеями! Он рано встает и поздно ложится, гоняясь за невозможным, напрягая для этого все свои способности, – как благодетельно было бы, если бы можно было путем кроткого убеждения или так называемой самой суровой тирании остановить его на безумном пути и направить на более разумный! Всякая мучительная тирания и в этом случае была бы лишь кротким «врачеванием». Страдания от нее обошлись бы дешево, ибо здоровье и жизнь при всякой цене будут дешевы, если заменят собою гальванизм и навязчивую идею.

Несомненно, между всеми путями, на которые человек может вступить, имеется, в каждый данный момент для каждого человека, один лучший путь. Это – одно дело, сделать которое, преимущественно перед всеми другими делами, было бы, в эту минуту и на этом месте, наиболее мудро, – так что, если бы его можно было убедить или заставить поступить таким образом, то он поступил бы, как мы это называем, «подобно мужу». Все люди и боги согласились бы с ним, вся Вселенная внутренне воскликнула бы ему: «Хорошо!» Его успех в таком случае был бы полным, счастье достигло бы максимума. Этот путь, иначе говоря, найти этот путь и идти по нему, есть единственно необходимое для него. Все, что двигает его здесь вперед, хотя бы это проявлялось даже в виде толчков и пинков, есть свобода. Все, что его задерживает, хотя бы это были местные выборы, собрания по частям города, приходам, избирательные бараки, громовые одобрения, реки пива, – есть рабство.

Мысль, что свобода человека состоит в том, чтобы подавать голос на выборах и говорить: «Смотрите, вот теперь и у меня тоже есть одна двадцатитысячная часть Оратора в нашей Национальной Говорильне; не будут ли ко мне благосклонны все боги?» – эта мысль есть одна из наиболее забавных! Природа тем не менее добра в настоящее время и вкладывает ее в головы многих, почти всех. В особенности же свобода, которая достигается общественным одиночеством, тем, что каждый человек стоит отдельно от другого и не имеет с ним «никакого дела», кроме наличного платежа, – это такая свобода, какую Земля редко видала. С ней Земля не будет долго возиться, как бы ты ее ни рекомендовал. Эта свобода, прежде чем она успеет долго пробыть в действии и пока еще все вокруг нее бросают кверху шапки, оказывается для Работающих Миллионов свободой умереть от недостатка питания. Для Праздных Тысяч и Единиц – увы! – еще более роковой свободой жить с недостатком труда; не иметь более серьезных обязанностей, чтобы исполнять их в этом Божьем Мире. Что должно сделаться с человеком в таком положении? Законы Земли молчат, и Законы Неба говорят голосом, который не слышен. Отсутствие труда и неискоренимая потребность в труде порождает новые, чрезвычайно странные философии жизни, новую, чрезвычайно странную практику жизни! Развивается Дилетантизм, Легкомыслие, Бобруммелизм¹⁰⁰, с прибавлением иногда случайных, полусумасшедших, протестующих взрывов Байронизма. А если через некоторое время ты вернешься к «Мертвому Морю», там совершается, как говорят наши Мусульманские друзья, весьма странный «Шабаш»¹⁰¹! Братья, после столетий Конституционного Правления, мы все еще не вполне знаем, что такое Свобода и Рабство.