О, читатель! Я не говорю, кто избранники Велиара. Этот бедный Папа-амфибия тоже дает подаяние Бедным и скрыто хранит в себе больше доброго, чем сам сознает. Его бедные Иезуиты были во время последней холеры в Италии, вместе с несколькими Немецкими Докторами, единственными существами, которых низкий страх не свел с ума. Они безбоязненно спускались во все трущобы и притоны безумия; бодрствовали у изголовья умирающих, принося помощь, совет и надежду. Они светили, как яркие неподвижные звезды, когда все остальное скрылось в хаотическую ночь. Честь им и слава! Этот бедный Папа, – кто знает, сколько хорошего в нем скрыто? В Эпоху, вообще слишком склонную к забвению, он хранит, хотя и очень печальное, призрачное воспоминание о самом Высоком, Благословенном, что когда-либо существовало и что, соответственно в новых формах, вновь будет отчасти существовать. Не есть ли он как бы вечная мертвая голова со скрещенными костями⁷³, возрождающаяся на могиле Всемирного Героизма – на могиле Христианства? Такие Благородные приобретения, купленные кровью лучших людей мира, не должны быть утрачены. Мы не можем допустить, чтобы их утратили, несмотря ни на какие смуты. Для всех нас настанет день, для немногих из нас он уже настал, когда ни один смертный, чье сердце тоскует по «Божественному Смирению» или по иным «Высшим формам Мужества», не будет искать их в мертвых головах. Он найдет их вокруг себя, здесь и там, в прекрасных живых головах.

Сверх того, в этом бедном Папе и в его Сценической Теории Почитания видна откровенность, которую я готов даже уважать. Не частью, а всем сердцем приступает он к своему почитанию с помощью театральных машин, как будто в природе теперь нет и никогда уже опять не будет другого способа почитания. Он готов спросить вас: кого другого? Под этим моим Григорианским Пением и под великолепной Фантасмагорией, освещаемой восковыми свечами, находится предусмотрительно скрытая от вас Бездна Черного Сомнения, Скептицизма, даже Якобинского Санкюлотизма, – Оркус⁷⁴, который не имеет дна. Подумайте об этом. «Пруд Гроби покрыть блинами», – как похвалялся это сделать Трактирщик, у которого остановилась Джини Дине⁷⁵! Бездна Скептицизма, Атеизма, Якобинизма, – посмотрите, она покрыта, она спрятана от вашего отчаяния сценическими приспособлениями, обдуманно устроенными. Эта набитая часть моей фигуры спасает не только меня от ревматизма, но также и вас от многих других «измов»! В этом вашем Жизненном Странствовании неизвестно куда вас сопровождает прекрасный марш Скваллачи и Григорианское пение, а пустая Ночь Оркуса тщательно от вас скрыта!

Да, поистине немного людей, которые почитают с помощью вертящихся Калмыцких Калабашей, делают это наполовину против того, что делается столь полным, откровенным и действенным образом! Друри-Лейн⁷⁶, говорят, – и это много значит, – охотно поучился бы у него, как одевать своих актеров, как располагать свет и тени. Он – величайший актер, который получает в настоящее время в этом мире жалованье. Бедный Папа! И я к тому же слышал, что он быстро идет к банкротству и что через измеримый ряд лет (гораздо меньший, чем «триста») у него не будет и полушки, чтобы сварить себе похлебку! Его старая ревматическая спина тогда отдохнет, а сам он и его театральные способности навеки крепко уснут в Хаосе.

Увы, зачем же ходить в Рим за Призраками, странствующими по улицам? Призраки, духи справляют в этот полуночный час свой юбилей, и кричат, и бормочут, и, пожалуй, надо скорее спросить, какая возвышенная реальность еще бодрствует где-нибудь? Аристократия стала Аристократией-Призраком, неспособной более делать свое дело и ни малейшим образом не сознающей, что у нее есть какое-нибудь дело, которое еще надо делать. Она не способна – и совершенно не заботится об этом – делать свое дело. Она заботится только о том, чтобы требовать плату за исполнение своего дела, – более того, требовать все более высокую и очевидно незаслуженную плату, и Хлебных законов, и увеличения ренты, ибо старый размер платы, по ее словам, уже более не соответствует ее потребностям! Гигант, так называемая «Машинократия», действительный гигант, хотя пока еще слепой и лишь наполовину проснувшийся, борется борьбой гидры и корчится в страшном кошмаре, «словно он должен быть задушен в силках Аристократии-Призрака», которая, как мы сказали, все еще воображает, что она – тоже гигант. Он борется как бы в кошмаре, пока не будет разбужен. Он задыхается и напрягается, так сказать, на тысячи ладов, истинно мучительным образом, через все фибры нашего Английского Существования, в настоящие часы и годы! Неужели наше бедное Английское Существование вполне превратилось в Кошмар, полный одних только Призраков?

Поборник Англии, запрятанный в железо или цинк, въезжает в Вестминстер-Холл, «будучи посажен на седло лишь с небольшой помощью», и спрашивает там, есть ли в четырех странах света, под сводом Небесным, какой-нибудь человек или демон, который осмелится сомневаться в правах этого Короля? Ни один человек под сводом Небес не дает ему ясного ответа, – который, собственно, некоторые люди могли бы дать. Разве этот Поборник не знает о мире, что он есть огромный Обман и бездонная Пустота, покрытая поверху ярким холстом и другими остроумными тканями? Оставим его в покое, и пусть он себе спрашивает всех людей и демонов.

Его мы предоставили его судьбе; но нашли ли мы кого другого? От этой высочайшей вершины вещей вниз сквозь все слои и широты встретили ли мы сколько-нибудь вполне пробужденных Реальностей? Увы, напротив, целые полчища и целые поселения Привидений, не Божьих Истин, но Дьявольских Лжей, вплоть до самого нижнего слоя, который лежит теперь заколдованный под этой навалившейся на него тяжестью неправд в Сент-Ивских Работных домах, столь обширный и столь беспомощный⁷⁷!..

Мне этот всеоглушающий звук Надувательства, несчастной Лжи, ставшей необходимой, Неверия Сердца, попавшего в заколдованные Работные дома, представляется совершенно подобным звуку Трубы в день Страшного суда! И я говорю себе по-старинному: «Надо всем этим не написано благословение Бога. Надо всем этим написано Его проклятие!» Или, может быть, Вселенная только химера, так сказать, совершенно испорченные часы, мертвые, как медь, которыми Мастер, если только был когда-нибудь какой-нибудь Мастер, давно уже перестал заниматься? – Моему другу Зауэртейгу этот несчастный семифутовый Шляпник⁷⁸, как вершина Английского Надувательства, казался чрезвычайно замечательным.

Увы, то, что мы, здешние уроженцы, так мало его замечаем; смотрим на него как на вещь саму собою понятную, – в этом главная тяжесть нашего несчастного положения⁷⁹…

Законы Природы, должен я повторить, вечны: ее тихий, спокойный голос, говорящий из глубины нашего сердца, не должен быть, под страхом ужасных кар, оставляем без внимания. Ни один человек не может отклоняться от истины без вреда для себя; ни один миллион людей; ни Двадцать семь Миллионов людей. Покажите мне Народ, ставший где бы то ни было на этот путь, так что все полагают, признают, считают его дозволенным себе и другим, – и я покажу вам Народ, идущий с общего согласия широким путем. Широким путем, сколько бы ни было у него Английских Банков, Бумагопрядилен и Герцогских Дворцов. Не к счастливым Елисейским полям придет этот Народ; вечным победным венцам, заслуженным молчаливой Доблестью; но к пропастям, пожирающим пучинам, – если только он не остановится. Природа предназначила счастливые поля, победные лавровые венцы, – но лишь мужественным и верным. Неприрода, то, что мы называем Хаосом, заключает в себе только пустоты, пожирающие пучины. Что такое Двадцать семь Миллионов и их единомыслие? Не верьте им: Миры и Столетия, Бог и Природа и Все Люди говорят иное.

«Все это – риторика?» Нет, брат мой, как это ни странно сказать, все это Факт. Забытое в наши дни, все это столь же древне, как основание Вселенной, и будет длиться, пока не окончится Вселенная. Это теперь забыто, и одно напоминание об этом искажает твое приятное лицо насмешливой гримасой, но это будет снова достоянием памяти, если только Закон тяготения не вздумает прекратиться и люди не найдут, что они могут ходить по пустоте. Единомыслие Двадцати семи Миллионов ничего не сделает. Не ходи с ними; беги от них, как от смертельной опасности. Двадцать семь Миллионов, идущих этим путем, с золотом, звенящим в каждом кармане, торжественными кликами, возносящимися до неба, непрестанно приближаются, – дозволь мне снова тебе это напомнить, к концу твердой земли, – и уничтожению всякой Верности, Правдивости, истинного Достоинства, которые только были на их жизненном пути.