Снится Акакию Мардариевичу, что университет его закрыли. Решили вместо него торговый центр сделать, да часть помещений под офисы в аренду сдать. Якобы экономически это целесообразнее. И с социальной точки зрения тоже: университетов целых четыре в городе, а торговых центров только двести пятнадцать, ведь явно не хватает. И всем на это перепрофилирование наплевать; лишь с десяток наиболее оголтелых преподавателей вышли на акцию протеста с плакатами, на которых стихи, которые доцент Семен Семенович Горбуньков ради такого случая написал. Стихи дурацкие надо сказать, типа таких:

«В прекрасный этот храм науки,

Мы вас не пустим злые суки».

И другие не лучше, ну что это за стихи? Непотребство какое-то, только махнуть рукой и вздохнуть: «Семен Семенович!» Впрочем, акция несогласованная оказалась, так что быстро их всех в милицию забрали.

Заходит Акакий Мардариевич внутрь, а там Оксана Алесандровна собственной персоной.

– А вы здесь как? – спросил он ее. – То же посмотреть пришли?

– Нет, – отвечает. – Я теперь здесь работаю.

– И кем же? Вахтером? – съязвил Иванов.

– Зачем же? Генеральным директором.

– Что же получше никого не нашлось? – поинтересовался ректор.

– Нет, наверное.

– А не жалко инновационные свои планы на эту торгашескую контору разменивать?

– Скажу откровенно, – говорит ему Бубнова, – что инновации на самом деле это мыльный пузырь. Это как в сказке про голого короля: кто его платья не видит, тот либо глуп, либо не пригоден к своей должности. А кто же в этом сознается? Вот мы этим и пользуемся, и зарабатываем деньги на воздухе. Сначала нанотанк изобретем, освоив миллиарда два-три, а потом тот, кто работу принимать придет чихнет ненароком во время приемки. Вот и повод сказать, что из-за этого нанотанк потерялся, а чтобы его найти наносамолет нужен, а на это еще миллиарда четыре бюджета полагается.

– Вот оно как… А с таким размахом не мелко торговым центром заведовать?

– Не мелко, потому что кураторы наши нам за это платят зелеными.

– Чтобы торговали?

– Нет, за заслуги по разрешению высшей школы.

– И хорошо платят?

– Превышает самые смелые ожидания.

– А не жалко им на вас денег?

– Так они как министр финансов Папандопало: еще нарисуют свои зеленые.

– Зачем нужны нарисованные деньги?

– Затем, что товары на них самые что ни на есть настоящие можно купить. Мы в новую эру входим. А образование – мы от него не отказываемся, оно у нас непрерывное в течение всей жизни. Эдик вон у нас ректор университета непрерывного образования – мы его в бывшем кабинете Бориса Николаевича открыли.

Иванов с удивлением увидел проректора по научной работе.

– Что же это за университет? – спросил его он.

– Оксана Александровна не совсем так сказала, – ответил новоявленный ректор. – Мы создали учреждение дополнительного образования, преимущественный упор на дистанционном обучении. Действительно мой рабочий кабинет там, где она сказала… Но там сейчас ничем не пахнет! – зачем-то сказал он. – Но мы широко используем для занятий реакриации, подсобные помещения. Наши научные связи с Бурунди укрепляются. Мы развиваем межрегиональное сотрудничество: в будущем году к нам обещали приехать прочитать авторские курсы лекций три приглашенных профессора из Чукотки. Можно сказать, что мы даже сделали шаг вперед по сравнению с тем, каким университет был при вас. Кстати и Вика с нами работает, она у меня заместитель теперь.

Иванов увидел теперь и проректора по учебной работе.

– А что? – предупреждая его вопрос, сама сказала та. – Работать где-то надо, какая разница где? И кстати: документооборот у нас увеличился! – с гордостью закончила она.

…Акакий Мардариевич захотел закричать, но понял, что голос у него пропал. Он хотел бежать, но ноги не слушались. Тогда он решил сделать то, чего не делал с детства: помолиться. И как только он об этом подумал, как сразу проснулся.

Как уволился Борис Николаевич

Все в университете знали, что Борис Николаевич уволился из-за Оксаны Александровны, но что именно произошло, после чего этот несгибаемый человек написал заявление по собственному желанию, никто кроме Бубновой и его самого не знал, а они об этом не рассказывали. Впрочем, спустя время Котов все же рассказал как-то ректору, но тому то же показалось, что это не то, о чем нужно знать другим; и поэтому тайна увольнения осталась тайной. А дело было так.

Проректору по инновациям для того, чтобы комфортно было работать в университете нужно было уволить ректора и проректора по АХР – двоих, кто недостаточно почтительно к ней относился. Причем в отношении второго «недостаточно почтительно» было все-таки излишне дипломатичным выражением. Он мог, например, при других сотрудниках подойти к ней, фамильярнейшим образом обнять и невинно спросить: «Оксанка, пойдем бухать?» А когда она, не стесняя себя рамками этикета, начинала возмущенно говорить все, что о нем думает, задать еще более возмутительный вопрос: «Оксанка, что ты какая злая? Дай я тебя поцелую, вдруг подобреешь?» И в ответ на новую тираду с брызгами слюной, важно удалиться, бросив через плечо: «Я тебя поцелую. Потом. Если ты, конечно, захочешь. Мой котенок!» А в университете ведь потом про это говорили, приукрашивая случившееся в десятки раз все новыми и новыми подробностями. Нет, однозначно, начинать чистку следовало с Котова.

Но вот как к нему подступиться Бубнова не знала. Почему-то все любили Бориса Николаевича, несмотря на все его хулиганства и нравственное разложение. Его даже милиция забирать отказывалась, когда Оксана Александровна несколько раз находила, как ей казалось, железобетонный способ его туда сдать. А один раз, через неделю после очередной неудавшейся попытки, ее саму задержали на улице, когда она поздним вечером шла с какого-то застолья, и, вопреки обыкновению, позволила себе выпить. Паспорта у нее с собой не было, и ночь в обезяьяннике проректор по инновациям провела. Утром правда ее отпустили, выписав штраф сто рублей и пообещав не сообщать на работу. После этого случая Бубнова начала искать другие способы расправы со своим противником.

Способ нашелся очень неожиданный: Оксана Александровна однажды с удивлением поняла, что Котова так любят, потому что он любит других, хотя, обычно и очень неловко это проявляет. На этом она и решила сыграть.

Наиболее слаб перед внешним натиском Борис Николаевич был в перерывах между запоями, особенно в первые два дня. Он обычно был очень грустным, много думал; первый день его вообще постоянно выворачивало наизнанку, все так болело, что никакие таблетки не помогали. Но вот на второй день Котов решался прийти на работу, и это было время его уязвимости.

Дождавшись такого дня, Бубнова пришла к нему и прямо заявила, что получила карт-бланш на сокращение в университете ста сотрудников, но если проректор по АХР напишет заявление по собственному желанию, то она на год спрячет этот документ под сукно. А через год, кто знает? Может политика измениться. А людям ведь работать надо, у них семьи, их жалко, не то что пьяного пенсионера.

Будь Котов в обычном своем состоянии он много чего нашел бы чего сказать блефующей пенсионерки, которую уж точно случись что никому не было бы жалко. Но он был беззащитен в этот момент, и все воспринял как главный в своей жизни нравственный выбор, когда пришло время решить стоит ли он чего-то. И он написал тогда заявление, отдал его торжествующей Бубновой.

Как Борис Николаевич рассказывал потом ректору, в этот момент он явственно увидел как лицо Оксаны Александровны превратилось в драконью морду, оскалившуюся и необычайно мерзкую.

– Это у тебя глюки на фоне отмены алкоголя, – философски возразил Акакий Мардариевич, –единственное, что немного утешает: что тебя в этот момент на нее вырвало, и она полчаса ходила облеванная по университету, не зная, где отмыться, так и пришлось ей домой ехать.