– Фельдикоксов Феликс… – на мгновение она запнулась, поднесла листок поближе к очкам, державшимся на самом кончике носа, и закончила: – Фе – ра – пон – то – вич.

Она ещё раз повторила имя и отчество без запинки, попутно разыскивая взглядом, хозяина таковых. Пробежавшись глазами по всем сидевшим вдоль стены, остановилась на пареньке, заблаговременно поднявшемся со стула и в свою очередь в нерешительности дожидавшегося, пока его заметят.

– Давайте, Феликс Ферапонтович, выходите на сцену. Что же вы прячетесь? – Сказала женщина, показывая рукой на подмостки, как бы приглашая особо.

Нерешительный Фельдикоксов, после такого повышенного внимания к своей персоне еле поднялся по ступеням, а, оказавшись под специальным, направленным на него светом и вовсе стушевался. Окончательно потеряв желание стать актёром, он что-то пробурчал себе под нос и, сбежав со сцены, вышел.

– Та-а-ак! Соловьёв, ты где? – Недовольно заговорила женщина, обращаясь к студенту. – Пойди, дорогой, вместо этого Фельдикоксова приведи другого человечка.

– А может… – попробовал студент что-то предложить, но женщина остановила его и повторила свою просьбу. Соловьёв вышел и тут же вернулся, ведя под руку «человечка», очень похожего на убежавшего.

– Ты что, назад его? – Приглядываясь, спросила женщина, но тут же сказала. – Извините. Проходите сразу на сцену, будете у нас первым.

И, поглядывая то на поданный ей студентом листок, в котором были записаны данные вновь пришедшего, то на самого вновь пришедшего, раздражённо спросила

– Вы, что, действительно, Фельдиперсов?

– Да, – подтвердил вновь пришедший, вызвав своей искренностью всплески короткого, нервного смеха. – Фельдиперсов Сергей Александрович.

– Ну, хорошо, читайте, – сказала женщина тоном человека, не верящего в то, что ему говорят и, строго взглянув на смеющихся, в целях пресечения, шепнула своим, сидевшим рядом. – Я сегодня с ума сойду.

Не успел Сергей Александрович раскрыть свой рот, как она его снова остановила.

– Вам сколько лет? – Поинтересовалась она.

– Семнадцать, – громко и с вызовом в голосе, ответил Фельдиперсов и еле слышно добавил, – скоро будет.

– Так вы что, в девятом классе учились? В десятый только пойдёте? – Спрашивала женщина, стараясь уяснить для себя что-то непонятное.

– Да, – смело ответил школьник.

– Что «да»? Вы, что в игрушки играетесь? – Всё сильнее расходилась стриженая. – Какие же у Вас могут быть надежды на поступление?

– Очень скромные, – тихо ответил Сергей Александрович и этим ответом покорил.

Женщина, готовая не то что выгнать, а просто проглотить живьём, вместе с ботинками и каблуками, вдруг посмотрела на него ласково, улыбнулась, и мягким голосом сказала фразу, которую уже говорила:

– Ну, хорошо, читайте.

Школьник читал слабо, скучно было слушать, но не перебивали, давая возможность в полной мере потешить самолюбие скромным его надеждам.

Вслед за ним на сцену вышел студент Московского Университета. Элегантный блондин, беспрерывно моргавший и от нервного напряжения дёргавший головой. Слушать студента не стали, сказали, что ему будет полезнее прежде окончить Университет, а затем, если не пропадёт желание, пусть приходит и поступает на актёра. На его вопрос: «Не поздно ли будет»? Был дан ответ: « Не поздно».

Элегантного блондина сменил неопрятно одетый, болтливый человек. На вид ему было не менее сорока. На вопрос о возрасте, сказал «двадцать пять» и, не дожидаясь очередного вопроса, стал рассказывать о себе всё, что считал необходимым. Рассказал, что женат, имеет двух детей, в прошлом году похоронил друга, соседка по квартире уговаривает его бросить семью и уехать с ней в Читу, работает дворником на Мосфильме, весёлый, сильный и смелый. Друзья, видя в нём массу талантов, «присоветовали» идти учиться на «артиста», что и сделал.

Его так же отказались прослушивать, мотивируя это тем, что он уже готовый артист и ему нет смысла терять четыре года на обучение. Следует идти прямо в театр и показываться там. Не смотря на то, что это было сказано с издёвкой, говорун принял сказанное за чистую монету и освободил сцену.

Его сменила девушка с кислой улыбкой и сильным акцентом, за ней вышел узколобый юноша-крепыш, переминавшийся с ноги на ногу, бивший то и дело кулаком в ладонь, прибавлявший к каждому слову стихотворения слово матерное.

И девушка с акцентом, и юноша матерщинник, и следующие четверо, все без исключения читали басню «Волк и ягнёнок», а на просьбу спеть что-нибудь, затягивали «Там, вдали за рекой».

Анна вышла на сцену последней, вышла и сквозь свет, бивший прямо в глаза, увидела, как на уставших, мрачных лицах комиссии появились улыбки. Её не стали ни о чём расспрашивать, а лишь кивком головы дали понять, что она может начинать. И Анна стала читать. Начала со стихов, которые очень любила и кроме коих, в её репертуаре более ничего и не было. Читала хорошо, уверенно и вдохновенно. Читала и видела, как у слушавших её членов комиссии, щёки, жёлтые, от табака и духоты, наливались кровью, румянились, а уставшие и поблекшие глаза начинали блестеть, как вишня после дождя.

После того, как закончила третье стихотворение, услышала аплодисменты. Аплодировал кто-то невидимый и мало того, от самых дверей, этот невидимый, крикнул: «Браво»!

Крикуном оказался мужчина средних лет с обрюзгшим лицом, одетый в светлый, узорчатый пиджак и чёрные брюки, на шее у него была повязана зелёная косынка. По тому, как все сидевшие в комиссии перед ним залебезили, Анна поняла, что крикун этот у них главный. А он, обращаясь к ней, попросил спеть и, услышав начало песни, не выдержал и своим дребезжащим тенорком, стал подпевать. Затем, мурлыча вальс, попросил покружиться по сцене с воображаемым кавалером. И снова хлопал в ладоши, кричал: «Браво!». Пошептавшись со стриженной, быстро объявил присутствующим, что все кроме Мятлевой, могут быть свободны и, обращаясь к Анне, стоящей на сцене, попросил поднять юбку и показать ему свои ножки. Анна покраснела, но всё же взялась за юбку и приподняла её до колен.

– А зарделась-то! – Говорил главный. – Это хорошо. Есть стыд, значит, есть и темперамент. Иди, давай, слазь, спускайся.

Спускаясь, Анна слышала слова главного, обращённые к стриженой: «Да, скажи, чтобы никуда больше не ходила».

Направившись к выходу, главный вдруг вернулся и, подойдя к Анне, сказал:

– А ну-ка, приподними юбку, чтобы ножки мне твои посмотреть.

– Виктор Григорич! – Раздался обиженный голос студента Соловьёва. – Да, вы же ж уже смотрели! Сколько можно?

– Да? Неужели? – Виновато спросил Виктор Григорьевич у стриженой, выстраивая на своём лице гримасу удивления, и получив подтверждение, сказал студенту, смеясь. – Не беда. На красивые ножки и дважды не грех посмотреть.

Он обнял Соловьёва за талию и, крепко прижав к себе, вышел вместе с ним из помещения, не став более настаивать на поднятии юбки.

Женщина, подойдя к Анне, очень тщательно подбирая слова, стала говорить:

– Анна Михайловна Мятлева, вы допускаетесь на конкурсный просмотр. Хорошо будет, если к конкурсу, кроме стихов, вы приготовите басню и отрывок из прозы. Если они у вас есть, то дополнительно поработайте над ними, а если нет, приготовьте и не переживайте, времени до шестого июля достаточно. Вы успеете.

Этот весёлый человек, которого вы только что видели, сам Виктор Григорьевич Романюк. Если поступите к нам, он будет вашим мастером. У вас, Анна Михайловна, хорошие данные, вы нам понравились. Мой совет, не ходите в другие учебные заведения, нашего профиля, не тратьте силы. Лучше подготовьтесь основательно к конкурсу. Всего вам доброго. До свидания шестого июля.

Выйдя из класса, Анна Риту не встретила. Студент Соловьёв оглашал последние фамилии из новой десятки, которую должен был вести на прослушивание. У дверей толкались абитуриенты и каждый что-то говорил, напевал или насвистывал, но только не молчал, как будто молчание в этих стенах преследовалось.