Перед тем, как вселиться, Генке, из своей будущей квартиры, пришлось выгнать целую ораву подозрительных людей, обращавшихся и с домом, и с архивом самым безжалостным образом. Подозрительные люди, впрочем, особого сопротивления не оказали, во-первых, потому, что в соседнем подъезде находилась милиция, отдел вневедомственной охраны, а во-вторых, потому что знали – весь центр Москвы состоит именно из таких расселённых, но вполне пригодных для проживания домов. В один из которых, видимо, и перебрались.

Дело, о котором приехал говорить Фёдор, необходимо сопроводить дополнительными пояснениями. Примерно с месяц назад, в городе, Фёдор встретился с Мариной Письмар, молодой актрисой, бывшей женой его друга Степана Удовиченко, знакомой по театральной студии, в которую ходил до армии.

Марина была приятно возбуждена, хвалилась удачной карьерой, работой в престижном театре, уверяла, что счастлива. Собрались прощаться, и вдруг раздался обычный газовый выхлоп из проехавшей мимо машины. Марина вздрогнула и, прижавшись к Фёдору, задрожала всем телом и заплакала.

Прохожие с любопытством смотрели на неё и с нескрываемой завистью на Фёдора. Не обращая на них внимания, стирая беспрерывно катившиеся слёзы, Марина рассказала о том, что всё совсем не хорошо, а наоборот, плохо. Повсюду стены, замки и закрытые двери и нет нигде для неё ни входа, ни выхода. Успокоившись, взяла с Фёдора слово, что о слезах и бедах не расскажет Степану и пригласила в театр.

Фёдор ходил на спектакль с её участием, видел, как появилась Марина в начале первого действия и как через мгновение исчезла. Второй её выход был через три часа, должна была мелькнуть в конце, перед закрытием занавеса.

Оставив зрительный зал, Фёдор нашёл Марину в гримуборной. Рассказал о друзьях стеснённых в средствах, которые при этом не унывают, собираются снять фильм. Которые ищут, мучаются, а главное, надеются и верят. Марина этим заинтересовалась, обещала о средствах узнать и вскоре звонила и как предположение сказала о Ватракшине, художнике-живописце, известном миллионщике. Вчера звонила повторно и сообщила, что Ватракшин обещал дать деньги и все те, кто в съёмках фильма заинтересован, должны быть эти дни в Москве, ожидать звонка и похода к Илье Сельверстовичу на дом, для предметной беседы.

Об этом Фёдор приехал говорить с Генкой и с успехом переговорил по дороге к утреннему чаю.

Сидя у Леденцова на кухне, за круглым, хромым столом, более для разговора, пожаловался на жизнь, на неуважение родных к его сочинительской работе и отдыху.

– Одна комната свободна, хоть сегодня переезжай, – с радостью предложил Генка.

– Сегодня и перееду, – заражаясь радостью собеседника, взволнованно сказал Фёдор, но тут же передумал. – Не сегодня. Маринка же звонить должна, а у тебя телефона нет. Как бы Ватракшина не прозевать.

– Да, – согласился Генка. – Ватракшина прозевать нельзя. Только бы денег дал, – прибавил Леденцов с беспокойством.

– Даст, коли обещает, – успокоил Фёдор, думая о том, что и в самом деле неплохо было бы переехать к Генке и иметь возможность спокойно работать и отдыхать.

Но, долго думать ему об этом не дали.

На кухню, почти одновременно, пришли трое: Лиля, жена Леденцова, которая только что проснулась и направлялась, с зубной щёткой во рту и полотенцем на плече, умываться и Мазымарь с Горохополовым, бесшумно в квартиру вошедшие.

Игорь Горохополов был театроведом, учился в ГИТИСе на одном курсе с Лилей. Жил на улице Грановского, самовольно забравшись в выселенную квартиру. Фёдор с Леденцовым два раза был у него в гостях, пил чай, но близко не сошёлся, хотя при встречах в ГИТИСе всегда здоровался.

Пришёл Горохополов, имея формальный предлог, забрать у Лили рукопись, которую, пользуясь связями, обещал напечатать в толстом журнале.

Вадим Мазымарь был выпускником Щепкинского театрального училища, после окончания которого поступил во ВГИК на режиссёрский факультет. Проучившись два года, решил, что профессию кинорежиссёра освоил, бросил институт, стал писать инсценировки, ставить со студентами ГИТИСа спектакли на свободных площадках и искать деньги на СВОЁ кино.

Прошедшую ночь провёл у Горохополова, а к Леденцову явился завтракать и предупредить, что назначенный спектакль, который предполагал показать в больнице, отменяется, так как второй актёр, занятый в постановке, Случезподпишев, заявил, что бесплатно играть не будет.

После шумного приветствия и рукопожатия Горохополов и Мазымарь продолжили спор, который прервали на время, но страсть к которому не угасла.

– Все художники противны Богу, – говорил Игорь, – занимаются богоборчеством. Бог создал мир по своему, а они хотят его переделать на свой лад. Поэтому изначально все прокляты.

– Неправда, – отвечал ему Вадим. – Человек создан по образу и подобию, и задумывался, как творец, как художник. А, проклят будет тот, кто не занимается творчеством. И никакого богоборчества в творчестве нет. Если бы каждый смертный был творцом, как Богом и замышлялось, то на земле давно бы был Рай. О чём, со всеми верующими, ежедневно и просим: «Да будет воля Твоя на земле, как на небе». Правильно, Федя?

– Вы моё мнение знаете, – прохладно ответил Фёдор, попивая чай.

– Знаем, – подхватил Вадим, – Себя надо исправлять, а воля Его давно уже и там и здесь. Правильно? И волос не спадёт с головы. Так говорю?

Фёдор не ответил. Он не любил этих споров без начала и конца, имеющих цель не искать истину, а спросонья, перед завтраком, в виде зарядки, почесать язык. Чтобы прекратить прения о вечном и незримом, сообщил о том, что Ватракшин деньги на кино даёт, и сегодня-завтра должна звонить Марина, назначить время и место встречи.

– Старик не промах, – сказал Вадим, откровенно завидуя. – Что значит деньги. И красавица Марина, тут как тут. Хотя всё нормально. Она свободная и он вдовец, то есть лицо, получившее моральное право вести аморальную жизнь.

– Не только вдовец, любой человек имеет моральное право вести аморальную жизнь, – перебивая Вадима, вставил Горохополов.

– Чего это вы придумали? – Отставив стакан с чаем, сказал Фёдор. – Много мудрствуете.

– А ты, Федя, наверное, никогда и не соврал? – Вдруг серьёзно спросил Мазымарь.

– Почему? – Удивился Фёдор. – Врал. И, к своему стыду, очень много. Но, когда врал, чаще всего знал что вру, и знал что это плохо, так что даже когда другим врал, себя не обманывал.

– Значит, невиновен? – с прежней серьёзностью, допытывался Вадим.

– Виновен, – не понимая, к чему тот клонит, ответил Фёдор и, подумав, улыбнувшись, добавил. – Кто без греха?

– Я уж думал – ты, – сказал Вадим и рассмеялся.

На кухне снова воцарилась приятельская атмосфера.

– Знаете, – вдруг неожиданно объявил всем присутствующим Горохополов, – а я ведь женюсь.

– Не женись, – сказал Мазымарь, наливая из маленького чайничка заварку себе и Лили, пришедшей на кухню, – послушай старого холостяка. Ты хоть и театральный вед, но для вас, по большому счёту, так же, как и для актёров, женитьба это, – он хотел сказать смерть, но посмотрев на Лилю, на ходу исправился и сказал, – лишняя головная боль.

– Не слушай его Игоша, женись, – обидевшись на «головную боль» сказала Лиля и села мужу на колени.

– Женись Гарик. Женись, – поддержал жену Леденцов и тут же, переглянувшись с ней, в доказательство искренности своих слов, звонко чмокнул Лилю в подставленные губки. – А то будешь, как Феденька, – продолжал он, зардевшись, – ему женщины – что есть, что нет, всё равно.

– Правда? – Спросил Горохополов, удивляясь.

– Это ложь, – ответил Фёдор, улыбаясь.

– Неужели тоже решил жениться? – Не без ехидства, спросил Вадим. – Давай, давно пора.

– Феденьке в жёны актриса нужна, как у Чехова и Горького, – говорил Леденцов, сделавшийся от смущения совершенно пунцовым.

– Не нужна ему такая, – возразил Мазымарь, совершенно серьёзно. – Жена из актрисы никудышная. Если нет работы, поедом ест, если есть, тоже не лучше. Всё время в разъездах, в бегах. Съёмки, озвучание, репетиция в театре, телевиденье, радио. Какой-то заколдованный круг. Всем мило улыбается, хочет нравиться. Вы не находите, что в желании нравиться есть что-то порочное? Так вот, только от перечисленного с ума сойдёшь. А, потом ты к ней за супружескими ласками и слышишь – не лезь, хочу выспаться, надо завтра хорошо выглядеть. Нет, актриса ему не нужна, даже будь она сто раз знаменитая и прославленная. Такая жена хороша только для того, чтобы в пьяной компании, среди не искушённых в жизни людей, похвастаться. И всё. Больше ни на что не годна. Стоит только из-за этого заводить канитель с женитьбой? Поверьте, нет. Актрисы, лучшие из них, только в любовницы годятся. Когда приходят на час, на два, в лучшей форме. Взял, что хотел, отдал, что имел и гуд бай, до следующей встречи. Но, я теперь и на это не согласился бы. Ну, их, всех, пропади они пропадом. Позвонишь утром, в трубке слышишь ангельское «Алло», а потом, как узнает твой голос, так сразу – «Ты? Я ещё сплю, позвони попозже». А потом ещё и спрашивать умудряется «Может, что-то не так сказала?». Понимаю, что ждала звонка с киностудии, что работа на первом месте, но не надо тогда скулить, когда второстепенное уходит. Нет, актрисы не для меня, то есть, хотел сказать не для тебя, Федя. Тебе, что, нравятся экзальтированные девицы? Ведь нет? Тебе не это нужно, тебе нужна хозяйка, нянька, чтобы в рот смотрела, подтирала бы да готовила, нужна русская мамка-кормилица, – после этих слов Вадим улыбнулся и шутливым тоном продолжал. – И потом, кто ставит перед собой высокую цель, а художник, не имеющий высокой цели, хуже преступника, тот должен уметь отказываться от всего мешающего, или же способного быть помехой. Это великая честь – иметь возможность делать людям добро. Редко человеку выпадает такое счастье. Дорожи же им. Жена, любовница, одним словом женщина – помеха для доброделания. А семя непосеянное в яд превращается.