Открывая двери по очереди, он за первой обнаружил варочный цех с электроплитами, поварами и обслугой. За второй, комнату отдыха. В ней сидели цыгане, так славно певшие и веселившие публику. Определив с первого взгляда, что Степана среди них нет, Фёдор оставил артистов в покое и направился к третьей, которой заканчивался коридор. За дверью оказалась лестница. Поднявшись по ней на второй этаж, проход на первый был закрыт, он столкнулся нос к носу со Степаном, лицо у которого было красным, как у девицы, когда той стыдно.

– Не сидится? – Спросил Степан раздраженным голосом и, взяв Фёдора за локоть, повёл его по этажу, к открытой настежь двери. Он был сильно возбуждён, таким Фёдор его никогда не видел.

Твёрдо шагая, Степан ввёл друга в комнату. Это была чья-то спальня. Первое, что Фёдору бросилось в глаза, была огромная кровать, на которой, смеясь и барахтаясь, совершенно голый мужчина то ли боролся, то ли занимался чем-то похожим на борьбу с голой женщиной. Они были, как казалось, очень увлечены и ничего не хотели замечать. На стуле, стоявшем рядом с кроватью, сидел смазливый молодой человек, одетый в кожаную короткую куртку на молниях, кожаные штаны и остроносые сапожки на высоком каблуке. Вместо ремня он был подпоясан блестящим, цвета морской волны, платком. Второй, такой же платок, был надет на голову и подвязан узлом, что делало его похожим на пирата. Под курткой у него была цветастая рубашка, в ухе блестело золотое кольцо, глаза скрывались за тёмными очками. Кожа лица была гладко выбрита и намазана жирным слоем крема. От него пахло духами. Положив ногу на ногу и держа в руках одежду боровшихся, «пират» бесстрастно следил за борьбой. Вся эта картина была так неожиданна для Фёдора, оказавшегося по воле Степана свидетелем происходящего, что он остолбенел и был не в состоянии сдвинуться с места. Степан же вёл себя иначе. Оставив друга стоять и столбенеть, подошёл к кровати и, не обращая внимания на «пирата», голосом человека до глубины души оскорблённого, сказал:

– Корней Кондратьич, кто мне слово давал? Кто просил прийти? А ведь я, как вы просили, с другом пришёл. Что он о нас подумает?

– А-а-а, Стефану! – Ответил ему расслабленный мужской голос. – Не серчай. Сегодня праздник, такой день, а ты кричишь! – Он засмеялся и добавил. – Давай, лезь к нам!

Далее события развивались со стремительной быстротой. Фёдор успел только заметить оставившего «борцов» и кинувшегося в его сторону Степана, после чего сразу же ощутил, что кто-то, крепкой рукой взяв его за волосы, наклоняет голову назад и тащит к выходу. Вторая рука невидимки заботливо упиралась в его спину, как бы поддерживая, что бы он при быстрой ходьбе спиною вперёд не потерял бы равновесие и не упал. О скорости, с которой он шёл, Фёдор мог судить по проплывавшему над ним потолку. Но до той, открытой настежь двери, в которую они вошли, невидимка его не довёл. Уже в процессе ходьбы спиною вперёд Фёдор почувствовал, что его голову не так сильно запрокидывают и что подстраховочную руку убрали со спины. В это же время слышались удары, которые судя по всему, невидимке наносил Степан. В это же время мужчина-борец, находившийся на кровати, которому всё происходящее было виднее, чем Фёдору, кричал уже не расслабленным, а сильным и повелительным голосом:

– Стефан! Бодя! Да, шо ж это вы?

В тот момент, когда Фёдор почувствовал, что за волосы его более не держат, вся возня, происходящая вокруг него, закончилась. За несколько мгновений до того, как его отпустили, он услышал хлёсткий удар, после которого, Степан упал во весь свой рост на спину, ударившись при этом затылком об пол. Полежав долгих секунд пять неподвижно, он стал медленно вставать, но сил хватило только на то, что бы сесть и покачать головой. За это время мужчина-борец, которым оказался Черногуз, слез с кровати, повелительно махнул рукой сбившему Степана с ног, что означало – скройся, и, оторвав рукав у лёгкого женского платья, подсел к потерпевшему, так и оставаясь в чём мать родила.

Тащившим Фёдора за волосы невидимкой оказался тот самый парень, что встретил их перед входом в дом. Платье, лёгкое, женское, было взято из рук у «пирата», который, не вставая со стула, наблюдал за происходящим. Вытирая оторванным рукавом кровь, стекавшую у Степана с губы на подбородок, Черногуз с материнской нежностью говорил:

– Хвилипп. Точный Хвилипп. Тот тоже соби завсегда драку найдет. Як тоби дурний Бодю. Ну, ну. Шо ты? Я тихонечко.

Черногуз был среднего роста, на вид лет пятидесяти, моложавый, с жёсткими, короткими волосами чёрного цвета, щёткой торчавшими вверх. Светло-серые глаза его были неподвижны и обладали тяжёлым всевидящим взглядом, как у какой-нибудь злой куклы из театра марионеток. Зубы были на редкость крепкие, тесно один к одному прижатые. Лицо широкое, лоб с залысинами, нос толстый, приплюснутый, скулы чрезмерно выдававшиеся вперёд. Голос был низкий, грудной. В данную минуту говорил ласково, нежно, так, что голос низким не казался. Слушая его, Фёдор чувствовал себя неловко, а Черногуз продолжал своё, будто не было в комнате никого, а были только они, вдвоём со Степаном.

– Ой, Бодя, собачий потрюх! Мы з им чикаться не будем. Як шёлковый ву нас будет. Мы станем Богдану мстить, – говорил он. – Мы ведь станем Богдану мстить? Станем. Станем мстить дурному Боде, шо бы руки в его поотсохли. Шо бы поотсохли, а подняться не могли.

Женщина, которая всё это время лежала в постели, на спине, заложив руки за голову, не став долее терпеть, встала и никого не стесняясь, медленно, стала одеваться, начиная с нижнего белья. Ею оказалась совсем ещё молодая девушка, на вид лет двадцати, блондинка с голубыми, необыкновенно живыми глазами. Она ни на кого не смотрела и, казалось, не слышала тех нежных слов, которыми Черногуз обволакивал сидевшего на полу Степана. Единственная реакция, выразившаяся в удивлении, появилась на её хорошеньком личике только тогда, когда надев своё платье, она обнаружила, что одного рукава на нём нет. Но и это её занимало не долго. Она равнодушно вынула торчавшие в месте отрыва ниточки и, пройдя мимо всех, ни на кого не взглянув, вышла из комнаты.

– Развратом занимаетесь, Корней Кондратьич, – сказал Степан слабым голосом, начиная потихоньку приходить в себя.

– Шо ты, Стефану! – Вскрикнул от радости Черногуз. – Побойся ж Бога, в моём то возрасте! То так, гимнастика. Зарядка. Упражнения для мышц живота.

Довольный своей шуткой он негромко засмеялся.

– Да, вставай же уже, – отсмеявшись, сказал он, похлопывая Степана по спине, и забирая у сидящего на стуле «пирата» рубашку и брюки, заговорил неприкрыто льстивым голосом:

– Зараз айда в кабинет. Я, ты и твой перший друже. Ой, и якие ж у тоби очи, Стефану! Я в моложести такие ж имел. А теперь выцвели, стали серебряные, як у ворона. Зайдём, пропустим по шкалику, сегодня же праздник, мой день рожденья. А Богдану отомстим, сегодня же.

Обращаясь к Фёдору, он с излишним подобострастием в голосе, никак не шедшим к его суровой внешности, спросил:

– Як вы, по шкалику? Не откажитесь? Вот и гарно. Прошу до мени.

Через пять минут Черногуз, Степан и Фёдор сидели в кабинете Корнея Кондратьевича, располагавшемся на третьем этаже, обставленном пёстрой, мягкой мебелью. Хозяин, устроившись в крутящемся, единственно не мягком кресле, разливал поллитровую бутылку «Московской особой» в три хрустальных стакана.

«Ничего себе, чисто символически, – подумал Фёдор. – И попробуй, откажись».

Корней Кондратьевич поднял стакан, чокнулся и, сказав: «за знаёмство» хотел выпить, но остановился.

– Хотите, зараз скажу тост моей юности? – Спросил он.

Друзья закивали головами.

– Произносится он так, – начал Черногуз, припоминая, —

В русской водке есть витамин – казал Хо Ши Мин.

Да, ну? – казал Ану.

А Хрущёв Микита, казал – Пьём до сыта,

За шо, инной раз по пьянке, бувает и морда бита.

За старое, за новое, за влюблённых, за разведённых,

И за сто лет вперёд!