— Я пригласил сегодня к себе самых нужных мне людей. С темп, кто остался за моим порогом, мы поговорим отдельно.

— Спасибо, Нурберды, — удовлетворенно отозвался Тыкма-сердар и тотчас спросил: — Хан Мамед-Аталык как себя чувствует? Не забыли ли о нем?

— Мамед-Аталык льет воду на руки русским, — с усмешкой пояснил Омар. — Опять заговорил о подчинении хивинскому хану. Ни совести, ни гордости. Трус!

Нурберды посмотрел на Тыкму, перевел взгляд на Софи, понял, что ни тот, ни другой не знают, что тут произошло полмесяца назад, и обстоятельно пояснил:

— Волею нашей и волею всевышнего мы недавно провели маслахат в Изгенте. Мы собрались после того, как узнали о намерении русских покорить Ахал-Теке. Когда нам сообщили, что едет сам ак-паша Скобелев, кое у кого затряслись коленки. Ата-лык струсил самым первым. Но, слава аллаху, почтенные люди, собравшиеся на маслахат, не поддержали ставленника Хивы. Лучшие люди нашей земли — Омар, Оразмамед и некоторые еще — повели себя как истинные мусульмане и слуги аллаха. Мы немедленно поднимем всех жителей Ахала и переселим сюда, в крепость. Кто не подчинится, тех будем убивать на месте.

Тыкма призадумался. Софи побледнел и переложил подушку под левый локоть. Стены крепости, за которыми сейчас они сидели, показались обоим огромным капканом, из которого уже не вырваться. То, о чем сказал Нурберды. никак не согласовывалось с их понятием о ведении войны. Они знали, что сотня всадников теке в песках не устрашится целой армии чужестранцев. Увлечь врага в Каракумы, чтобы он заблудился и, побитый песчаной бурей и налетами текинцев, пал в изнеможении, — самая дерзкая тактика. Но сидеть в крепости и отстреливаться — это безумие. Тыкма некоторое время смотрел в пиалу с чаем, затем поднес ее к губам, отхлебнул и недовольно сказал:

— Я всегда считал, Нурберды, и сейчас считаю: туркмена нельзя победить на воле. Если у него не хватит сил поразить врага, то его спасут Каракумы и быстрые ноги скакуна. Как же понимать решение маслахата? Почему почтенные ханы и аксакалы решили собрать в крепость весь парод? Разве от этого мы будем сильнее?

— Да, Тыкма-ага, сильнее, — спокойно возразил Нурберды. — Сила наша в единстве, а единства у нас нет. Ак-паша Скобелев еще в Петербурге, а Кауфман в Ташкенте. Но мы не можем поручиться за всех. Ваши кизыларватцы, по слухам, давно заготовили прошения о подданстве белому царю. Гоклены тоже приняли русское подданство. Тоже хотят стать русскими. Разве есть у нас уверенность, что не оставят нас в беде похурцы, арчманцы [2] и другие?

— Вот, значит, почему, — с сомнением проговорил Тыкма.

— Не только поэтому, Тыкма-ага, — тотчас пришел на помощь главному хану Омар. — Когда мы соберем в одно место всех стариков, жен и детей, то у джигитов не будет беспокойства за свои семьи. Есть и другая выгода, если мы всех соберем вместе. Как бы ни был силен Скобелев, все равно ни один туркмен не уйдет из крепости. Уйти из Денгли-Тепе значит отдать на растерзание отцов, жен и детей царским солдатам! Мы хорошо подумали, прежде чем пришли к такому согласию.

— Тыкма-ага, — сказал Нурберды, — чтобы не было кривых разговоров, ты тоже пересели сюда своих жен и детей. И ты тоже, Софи. И кизыларватца Худайберды приведите вместе с его семьей. О прочих людях говорить не хочу. Все как один должны переселиться в Денгли-Тепе. Таково решение маслахата, такова воля аллаха.

Нурберды замолчал. И долго в кибитке стояла жутковатая тишина, ибо за сказанным значилось: или победить, или всем умереть вместе.

— Нурберды, но как же мы развернемся в этих четырех стенах? — опять нарушил молчание Тыкма-сердар.

Нурберды иронически хмыкнул:

— Когда ваши подданные, ваши жены и дети соберутся в крепости и все мы будем спокойны, то почему бы вам и всем другим удальцам не встретить солдат Скобелева на Бендесенском перевале или в Кизыларватском ущелье? Мы разрешаем вам, и мы приказываем быстрее ветра носиться около царских вояк и налетать на них всюду, где они появятся!

— Ну что ж, это хорошо вы придумали, — подобрел и расправил согнутые плечи Тыкма-сердар. — Да только есть еще одна беда: у царских солдат винтовки лучше.

— Об этом мы тоже подумали, — улыбнулся Нурберды. — Надеюсь, тебе известно о моих связях с англичанами? Недавно был человек от них. Англичане помогут нам своим новым оружием, но нужны деньги. Бесплатно они ничего не дают, кроме улыбок и обещаний.

Сидящие в кибитке тихонько засмеялись, и Омар сказал с удовольствием:

— Английские офицеры — очень вежливые люди. Мягкость их подкупает каждого, а сила заставляет трепетать всю Россию вместе с ее царем и генералами. Англичане поддержат нас в войне с русскими.

— В этом не сомневайтесь, Тыкма, — подтвердил Нурберды. — Дизраэли, Робертс, Барроу и наши знакомые — Стюарт и О’Донован не дадут нас в обиду.

Пароход «Персиянин» вошел в Гасанкулийский залив и бросил якорь в восьми верстах от Чекишляра: подойти ближе к военному поселению мешало мелководье.

Прибывшее пассажирское судно встречали паровые катера и весельные баркасы. На одном из катеров, подошедшем к трапу, был местный пристав, подполковник Караш. Полный, с огромными черными усищами, в полушубке, перекрещенном ремнями, он зычно прокричал:

— Есть ли среди приезжих капитан Студитский?!

— Есть, — послышалось в ответ, и на трапе появился высокий офицер, тоже в полушубке и фуражке.

Впереди офицера, осторожно ступая по трапу, спускалась молодая женщина в длинном складчатом платье и бурой меховой шубке. Лицо ее было утомленным и бледным, в голубых глазах под припухшими веками — любопытство. Офицер, поддерживая даму под руку, помог ей сесть в катер, затем спустился сам и представился приставу:

— Капитан Студитский, военврач, начальник русской миссии. Со мной — старшая сестра милосердия Трепетова, — он посмотрел в сторону спутницы, — и команда из тридцати человек. Будьте любезны, распорядитесь, чтобы казаков поместили в катера и шлюпки.

— Не извольте беспокоиться, капитан, — отозвался Караш. — Все предусмотрено. Я получил телеграмму из Петербурга относительно вашей миссии. Поехали! — тут же приказал он мотористу катера.

Загудел мотор, и судно понеслось к берегу в веере искрящихся брызг. Вдали виднелись бараки, кибитки и высокий серый курган. Спустя полчаса катер подошел к дощатому причалу, и Караш, выбравшись первым из катера, помог выйти сестре милосердия и доктору. Он повел их в глубь поселения, на ходу поясняя, где что. С обеих сторон тянулись деревянные бараки с вывесками: «Штаб гарнизона», «Столовая», «Госпиталь», «Закусочная»… Всюду царило безмолвное запустение, только песок жидкими струйками передвигался по ступенькам и подоконникам. Вскоре гости поднялись на крыльцо небольшого деревянного дома. Во дворе стояла туркменская кибитка, и около нее дымился казан.

— Это моя резиденция, — сказал Караш и крикнул, глядя на юрту: — Кошлу-кази, где ты там?! Выйди!

Из кибитки вывалился низенький седобородый туркмен в тельпеке и плисовых штанах. Караш представил его:

— Знакомьтесь, господа, это наш почтенный ишан Кошлу-кази, глава здешних туркмен.

Ишан сложил руки на животе и поклонился несколько раз. Доктор решил, что знакомство должно проходить более сердечно: подошел к ишану и пожал ему руку.

— Я — табиб, — сказал по-туркменски. — Если что-нибудь болит, говори, не стесняйся.

— Слава аллаху, мы здоровы, — смущенно проговорил Кошлу-кази.

Надя тоже назвала свое имя и улыбнулась святому ишану, но он засопел и отвернулся. Говорить с женщиной, да еще в таком обществе, ему показалось грехом неслыханным.

После знакомства все вошли в дом и сели на ковер в средней комнате. Денщик пристава подал чашу с шурпой и наломанный чурек. Гости приступили к трапезе.

— Кошлу-кази, новости есть, — сказал Караш. — Сегодня приказ получил. Ак-паша Скобелев просит шесть тысяч верблюдов. Отправишься в Гасан-Кули, всех поднимешь на ноги. Через месяц верблюды и погонщики должны бать в Терса-кане.