— Сыграй, сыграй, — насмешливо сказал Тыкма. — Сейчас у тебя такая радость — только петь.
— Тыкма-ага, пощадите меня.
— Играй, говорю!
И нукеры, сидящие поодаль, закричали:
— Сыграй, бахши!
— "Шесть красавиц" сыграй!
— "Кер-оглы" пусть споет!
Кертык с трудом собрал все свои силы, закачал головой и, ударив по струнам, запел:
Шесть красавиц встретил я в пути.
Ноги встали — не могу идти.
Шесть красавиц путь мне преградили!
Но какая лучше из шести?
Он пел и чувствовал, как трудно ему подчиняется собственный язык, как тяжелы его руки и какой болью переполнилось сердце. Он пел, выговаривая слова, а сам думал: "Если сейчас Тыкма скажет о том, что я увел у живого мужа жену, — смерть мне и ей. Эти, сидящие здесь, как псы кинутся в Кизыл-Арват, схватят Джерен и привезут сюда. Эти люди свяжут ее и меня, бросят у дороги и забросают камнями… потом коршуны растерзают нас… О аллах, смилуйся!" Кертык, ударяя по струнам, с трудом оторвал взгляд от мечущихся по грифу пальцев и посмотрел вниз, туда, где сидели джигиты и тот, который назывался мужем Джерен. На лице того человека была начертана усталая тоска, и по тому, как он был спокоен, Кертык понял — бедняга пока что ничего не подозревает. "Сейчас я спою, и Тыкма сделает то, что и положено в таких случаях всякому порядочному и благочестивому мусульманину".
И Сона смеется надо мной:
Было шесть — не стало ни одной! —
допел Кертык и вновь молящими глазами уставился на Тыкму-сердара.
— Да, это так, — сказал Тыкма. — Теперь не стало ни одной. — И, подумав, пока джигиты обменивались впечатлениями о песне, спросил: — Кертык, кто же теперь твой хозяин?
— Царь — мой хозяин, — пролепетал Кертык.
Тыкма улыбнулся одними губами.
— Ты же сказал, копейки от русских получаешь!
— У меня паспорт русский, сердар-ага.
— Тебе рабочие помогли с паспортом?
— Да, сердар-ага. Ваня помог… моряк питерский…
— Молодец, Кертык, хороших друзей завел. Твои друзья знают о туркменских обычаях?
— Знают, сердар-ага. Они говорят, кое-какие наши обычаи очень жестоки. Мои друзья против калыма и против насилия. Они не платят калым за женщин.
— Значит, ты на них равняешься? Тебе наш обычай не нравится?
— Тыкма-ага, пощадите, — вновь взмолился Кертык и украдкой поглядел на бывшего мужа Джерен.
— Ладно, пой пока.
Кертык опять запел. Запел о пери Агаюнус и Кер-оглы. Пел долго, не прерываясь. Пел, не глядя на сидящих. Пел и смотрел то на пальцы, то на собственные ноги. Он не заметил, как встал Тыкма и отправился в покой младшей жены. Кертык ударил в последний раз по струнам, вывел высокую ноту и сказал усталым голосом:
— Друзья, если позволите, я отдохну?
Джигиты наградили его пение радостными восклицаниями и похвалой, стали расходиться. Кертык кинул за плечо дутар и тихонько затрусил со двора. Выходя, он подумал: "Тыкма ушел к жене. Пройдет час-другой, прежде чем он вспомнит обо мне, — надо бежать!" Кертык, оглядываясь по сторонам, пробрался к воротам, вывел коня в поле, сел в седло и поскакал. Подпрыгивая в седле, думал со страхом: "Только бы не спохватился раньше времени Тыкма! Только бы добраться до Кизыл-Арвата".
XXII
Вернувшись в Кизыл-Арват и увидев свою кибитку, Кертык с горечью подумал: "Стоит у всех на виду. Не спрячешься в ней. Тыкма теперь следом скачет. Не упустит он случая, чтобы не расправиться со своим старым батраком. Мало того, что я ушел от него, но еще и оскорбил сердара! О глупая моя голова!"
Стараясь сохранять самообладание, он остановился возле кибитки, привязал к жерди агила коня, умылся в арыке, снял сапоги у входа и только потом позвал:
— Джерен, ты здесь?
— Вий, люди! — с досадой воскликнула она. — Он еще спрашивает, здесь ли я? Но сам ты где был? Четыре дня тебя ждет Джерен, беспутный ты человек!
— Ладно, Джерен-джан, дай мне пиалку чая.
— Мурад, подай отцу чай, — сказала она сыну. — Да шурпу принеси, я на очаг поставила.
— Есть не буду, сыт, — отказался Кертык и подумал: "Вот и Мурад не знает другого отца, кроме меня, а я не знаю другого сына".
Прежде чем сесть на кошму, Кертык выглянул во двор и прислушался: нет ли подозрительных звуков? Стал пить чай, после каждого глотка настораживался. Джерен наконец обратила внимание на странное поведение мужа, спросила:
— Ты чего все время оглядываешься, Кертык? Как заяц на чужом огороде…
— Так оно и есть, Джерен-джан, — отозвался он и замолчал.
— Кертык, зачем таишь от меня что-то!
— Ничего, Джерен-джан, особенного нет, но надо нам поскорее бежать из этих мест.
— Ой, горе мне… Да чего же такое случилось?
— Случилось то, чего мы больше всего боялись, — сказал Кертык и осторожно посмотрел на Мурада. Потом перевел взгляд на Джерен. — Жив он…
Джерен вскрикнула, побледнела, потянулась рукой к вороту платья. Рука ее затряслась.
— Уедем отсюда, Кертык-джан, — произнесла, цепенея от ужаса. — Уходить надо, если он жив…
— Кого вы так испугались? — спросил Мурад, молчаливо следивший за странным поведением матери и отца. — Почему от меня скрываете? Разве я не должен знать своего врага?
— Сынок, не спрашивай… Зачем тебе знать не детское…
— Мурад-джан, — сказал спокойно Кертык, — ты, конечно, уже не маленький и понимаешь, что речь идет об опасности. Я не могу тебе сказать всего, но знай: твою мать и меня могут убить. В окрестностях появился человек, который может поднять руку на нас.
— Кертык-джан, надо уходить, — взмолилась Джерен. — Не надо ждать утра. Они могут прийти ночью, когда мы будем спать, и тогда сам аллах не спасет нас.
— Мама, давайте пойдем в госпиталь, — предложил Мурад. — И дяде Ивану надо сказать, и Петину, они сильные! Разве они не защитят нас?
Кертык задумался, отставил в сторону пиалу и чайник.
— Джерен-джан, я его видел рядом с собой… Я виноват перед тобой, Джерен… Это я уговорил тебя… Но я не могу жить без тебя… Я думаю так: может, они и не придут сегодня. Но все равно придут — не сегодня, так завтра. Поэтому не будем испытывать судьбу… Бери Мурада, и идите в барак к Петину, а я начну разбирать кибитку.
Когда жена и сын отошли и скрылись за дувалом, где стояли бараки рабочих, Кертык принялся вытаскивать колья, к которым крепилась кибитка. Он знал, что разобрать кибитку одному — занятие очень долгое. Он думал и о том, что увезти кибитку незаметно будет трудно: все равно люди увидят и скажут любопытным, в какую сторону поехал Кертык-бахши. Кертык уже снял с терима войлоки и сложил их, когда пришел Петин.
— Кертык, не горячись, — сказал канонир. — Зачем спешить? Страх — плохой помощник.
— Кертык, да ты что! — принялись его успокаивать и другие, узнав, в чем дело.
— Брось, Кертык, пороть горячку! — повысил голос Петип.
— Ай, отстань… Ты же знаешь наш обычай. Первый муж за Джерен большие деньги заплатил, Джерен — его собственность.
— Если дело в деньгах, то можно собрать их и вернуть первому мужу, — сказал Петин. — Я сам займусь этим.
— А честь? — возразил Кертык. — Разве вернешь ее?
Пришел мичман. Следом за ним Надежда Сергеевна. Узнав о случившемся, оба призадумались. Действительно, Кертык "наломал дров" по простоте душевной. Но надо было помочь другу, и мичман, взвалив чувал с вещами на плечи, отнес его к себе домой. Надя взяла два хурджуна — с лепешками и чашками… Гвалт, возникший вокруг кибитки, привлек внимание горожан. Вскоре собралась целая толпа; люди спрашивали друг у друга, что произошло, почему бахши ломает юрту. Понять, что случилось, никто не мог. И вот уже появился пристав с тремя конными казаками.
