Желаю вам блестящего будущего и всяческих благ.

Пишите мне…"

Через неделю в кизыл-арватском укреплении появился генерал Анненков. Приехал навести порядок в связи со скорым прибытием начальника вновь образующейся Закаспийской области.

Генерал осмотрел улицы, бараки, новое здание управления железной дороги. Заехал в огромный двор строящихся железнодорожных мастерских: здесь уже поднялись стены цехов и весь Двор был заполнен строительным материалом. Отслужил обедню в деревянной церкви, только что доставленной из Астрахани, затем пожелал взглянуть на госпиталь. Обошел госпиталь-ный барак вокруг, нашел, что внешне все хорошо, чистота образцовая, на окнах марлевые занавески. В коридоре генерала встретила Надя.

— Не угодно ли, ваше превосходительство, осмотреть палаты?

— Отчего же не осмотреть? Ведите, сестрица.

— Халат, пожалуйста, накиньте на плечи. И вы, господа, — обратилась она ко всем.

Студитский тихонько сказал ей:

— Надежда Сергеевна, может быть, покормите генерала и гостей? Время обедать.

— Конечно, Лев Борисыч. У нас сегодня — украинский борщ.

Надя тотчас велела сестрам милосердия, чтобы накрыли столы, сама повела Анненкова, показывая ему палаты, кабинеты, объясняя, где что.

— Господин капитан, — сказал Анненков. — Я слышал, вы собираетесь открыть амбулаторию для туркмен?

— Да, собираюсь, да никак не соберусь, средств пока нет, — отозвался Студитский.

— А когда найдете средства, то где же разместится эта амбулатория? Неужели здесь, в госпитале?

— А вон тот, крайний кабинет и займу, — указал рукой капитан.

— Не советую, — отозвался Анненков. — Если слухи о вашей туземной амбулатории дойдут до великого князя, он не помилует.

— Вы, господин генерал, страшились кочевников, а они вам помогли дорогу вдвое быстрее построить, — заметил Студитский.

Анненков растерянно кашлянул, пригладил усы и ничего не сказал. Обиделся.

— Господин генерал, теперь извольте посетить нашу столовую, — пригласила Надя.

Анненков кивнул и последовал за старшей сестрой милосердия. Войдя в столовую, он посмотрел на стены, затем на потолок и остановил взгляд на кухарке и Джерен, которые стояли у раздаточного окна.

— Доктор, а почему у вас здесь туземка?

— Какая туземка?

— Ну вон же стоит с тарелками!

— Это посудомойка, господин генерал. Я разрешил ей служить в госпитале.

— Что?! — возмутился Апненков. — Вы взяли в военный госпиталь туземку?! Да как вы посмели, капитан! Туркмен вы мне привели на дорогу — это куда ни шло: у меня там пески да такыры. Но здесь-то военный госпиталь!

Джерен, услышав грубый голос генерала, юркнула в боковую дверь и вышла во двор. Надя стыдливо опустила глаза, по сразу же подняла их, полные упрека.

— Господин генерал, вы несправедливы к бедной женщине. И к доктору Студитскому тоже. Что же плохого, что в госпитале у нас работает туркменка?

— Ну, ну, сестрица! Вы, кажется, обещали покормить нас прекрасным обедом?

— Пожалуйста, господин генерал, садитесь, стол накрыт.

Все сели. Сестры милосердия начали обслуживать генерала и его свиту. Принесли украинский борщ. Анненков приступил к трапезе и сразу отметил:

— Не знаю, что сказать о вашем борще, сестрица, но хлеб, прямо скажем, — отменный. Кто у вас печет эти пышки?

— Туземка, которую вы прогнали, — сказал Студитский.

Анненков не ожидал такого ответа, явно растерялся.

Надя поняла его состояние.

— Господин генерал, Джерен — замечательная женщина.

Анненков помолчал, затем с деланным удовольствием вдохнул запах чурека:

— В самом деле, господа, хлеб бесподобно вкусен. Вы, сестрица, — попросил он Надю, — приласкайте туземку. Скажите ей, это я так, по ошибке накричал.

— Спасибо, господин генерал.

В воскресенье кизыларватцы потянулись к железной дороге. Там играл духовой оркестр, а подальше, возле ущелья, артиллеристы возились с пушкой, чтобы отсалютовать, когда поезд с начальником области приблизится к поселению. Казаки на лошадях, пехотинцы в парадной форме, солдаты железнодорожного батальона, рабочие-путейцы из смоленских мест, дехкане, персы и курды из-за гор — все сошлись и съехались на встречу. Солнце уже взошло и стало припекать. Трубачи устали дуть в медные трубы. Медики и повара уже направились к себе в госпиталь. И тут грохнула пушка и полетели ввысь зеленые ракеты.

— Идет! Ур-ра-а! — закричал начальник гарнизона.

— Ура! — закричали стоявшие в шеренгах солдаты.

Вновь загремел оркестр, и вскоре паровоз с вагонами показался вдали. Вот он сбавил скорость, тихонько подошел к станции и зашипел парами, отчего толпы шарахнулись в стороны.

Из первого вагона вышел начальник Закаспийской области генерал-лейтенант Рерберг. Остановился, оглядывая собравшееся воинство и прочий люд, поднял приветственно руку. Он был в парадном мундире, при всех регалиях. За ним спустился с подножки Анненков. Далее хлынули из тамбура офицеры штаба, инженеры, промышленники.

Анненков подождал, пока утихнет шумная волна приветствий, и представил нового начальника.

Рерберг снял фуражку, обнажив мясистый складчатый затылок, промокнул лоб носовым платком, снова надел головной убор и произнес, приглядываясь к толпе цепкими серыми глазами:

— Весьма рад, господа, весьма рад познакомиться. И с офицерами, и с нижними чинами, а также со статскими лицами. Будем служить вместе, будем жить дружно. Дел много, я бы сказал, дел непочатый край. Одних аулов в области более трехсот.

С многочисленной свитой он проследовал в гарнизон лабинцев. Там осмотрел казармы и конюшни, пообедал, отдохнул и вечером отправился к крепости, чтобы взглянуть на скачки.

Худайберды поджидал его в форме прапорщика. На нем не очень ладно сидел мундир с погонами и фуражка, но что поделаешь? Он вместе с другими именитыми людьми побывал в Петербурге, получил офицерское звание и полмесяца назад вернулся домой. Вернулись и другие. Софи и Оразмамед стали тоже прапорщиками, а Тыкма — майором.

У крепостной стены, протянувшейся чуть не на версту, было многолюдно. Левее ворот стоял огромный дощатый настил, застеленный коврами. Слуги торопливо ставили чайники и пиалы, несли сладости.

— Господин генерал, мой народ очень рад, что вы приехали к нам, — сказал Худайберды и с опаской покосился на многочисленных господ, не зная, как их всех поместить на тахте.

Однако опасения хана были напрасны. Рерберг, как только ушли слуги, попросил подняться с ним на тахту лишь офицеров, вошедших в состав управления областью. В их числе оказался и капитан Студитский. Как исключение со свитой сели железнодорожные инженеры и предприниматели нефтяной компании Нобеля.

Едва уселись, Рерберг принялся рассказывать о том, как был принят князем Михаилом и какие пожелания от него услышал. Речь зашла о налогах с местного населения. Анненков тотчас возразил:

— Ну что вы! Что вам дадут налоги? Только железная дорога может нас спасти!

— Как бы не так, — рассердился Рерберг. — Ваша дорога в этом только году дала около трех тысяч убытку, а пройдет пять — десять лет, так от нее вся матушка-Россия застонет.

— Ну, это вы зря так о дороге, — не согласился Анненков. — Если с умом подойти к этому вопросу, то и выгоды можно получить.

— Дождешься от нее выгод, — вновь отмахнулся Рерберг и приказал: — Худайберды, начинайте скачки, а то солнце сядет.

На старт выехало несколько джигитов. Лабинский офицер выстрелил вверх из ракетницы, и конники поскакали вдоль гор, оставляя за собой облако пыли.

— Не слишком резво начали, — сказал Рерберг.

— Кони, видно, никудышные, — тотчас отозвался Анненков. — Вот у Скобелева был жеребец, это да!

— Скобелев и сам хоть куда, — сказал Рерберг. — Что хватка, что ума — все одинаково. Он один из первых угадал, что не будет никакого прока от вашей железной дороги.

— Да полноте, Петр Федорович, — взмолился Анненков. — Скобелев не желал возиться с дорогой, потому что она ему во взятии текинской крепости не годилась. А мы же на дорогу с иной точки смотрим. Она должна соединить Россию с Мервом и Бухарою. Вот тогда от нее пойдут барыши. Тогда в два года все затраты, угробленные на нее, возместит.