Утро овевало шелковистым ветерком. В белесом небе, словно бубенчики на ниточках, звенели жаворонки. Захлебываясь от восторга, жаворонки срывались с высоты и падали на землю, почти под ноги лошадям. И вновь они взмывали в высоту, трепеща крылышками и упиваясь пением.

Команда Студитского ехала вдоль Кюрен-дага, пуская коней вскачь и снова переводя на шаг. После полудня достигли Казанджика.

Селение пребывало в знойном покое. Всюду солнцепек, и нигде ни души. Сотни кибиток, разбросанных в предгорье, казались оставленными тысячелетие назад. Ни звука, ни дымка, и собаки даже не лают. Единственное напоминание о жизни — козы и овцы на холмах.

— Ну что, друзья, подождем до вечера, — сказал Студитский, остановив копя у источника Иджири. — Пока не спадет жара, никто из кибиток не выйдет.

Путешественники расседлали коней, спутали им ноги, пустили пастись, а сами разделись, чтобы искупаться. Что может быть приятнее, чем в жаркий день окунуться в горном ручье, смыть с себя дорожную пыль, а вместе с нею и усталость.

— Послушайте, Петр Михайлович, — сказал капитан, — а нельзя ли воду из этого ручья отвести к станции?

— Я думаю, было бы преступлением, если б мы похитили эту животворную влагу у дехкан, — очень серьезно отвечал Лес-сар. — Я уже беседовал об этом ручье со здешним распорядителем воды — мирабом. Он говорит, вся вода до последней капли разбирается аульчанами. Там, возле Казанджика, ручей разветвляется на множество арыков. Я думаю, надо осмотреть кяриз.

— Далеко ли железнодорожная ветка пройдет? — включился в беседу мичман.

— А вон, видите, на равнине горбы? — указал Лессар. — Это начало насыпи.

— А нельзя ли станцию поставить напротив кяриза? — спросил Студитский.

— Все можно, но нужно ли? В том месте как раз овраг, по нему селевые воды сбрасываются в пески.

— По-моему, надо раз и навсегда отказаться от ручья и кяриза, — сказал мичман. — Самое верное — водонапорная башня. А если станет дело за бурами и насосами и невозможно будет добыть их, то разумнее всего обратиться к древней сардобе. Выроем огромную яму, засыплем ее чистым песком, подведем к ней стоки для дождевой воды, и, уверяю вас, за зиму в ней столько будет чистейшей, фильтрованной влаги, что хватит бог знает на сколько!

— Этот вариант, конечно, вполне приемлем, — согласился Лессар, — но не здесь. Сардоба нужна там, где нет вовсе ручьев.

Пока доктор, мичман и инженер решали проблему стока воды к станции, Петин и Кертык кипятили чай. Вскоре вода забулькала в котелке. Сели над ручьем, пообедали, попили чаю и стали собираться. Вроде бы и отдыхали недолго, а солнце уже к Кюрен-дагу склонилось, горные скалы отбросили тень. Оседлали коней — поехали. Петин тотчас взял на себя роль глашатая. Как только запылили между кибитками, канонир во всю мочь закричал по-туркменски:

— Люди славного Казанджика! Почтенные аксакалы, джигиты и все остальные, в ком живет дух Кер-Оглы, выходите на мейдан! К вам приехал знаменитый Кертык-бахши, чтобы усладить вас своей чарующей музыкой и песней!

Вряд ли кто в ту пору знал о Кертыке-бахши. Но призыв глашатая был столь внушительным и многообещающим, что из кибиток, словно муравьи из муравейника, высыпали аульчане. Дети, джигиты, старцы — все потянулись к месту, где остановились приезжие. Вот уже донеслось отовсюду:

— Русские приехали!

— Люди ак-падишаха у нас!

— Паровоз скоро приедет!

Студитский первым слез с коня и поднялся на тахту, под которой бежала вода источника. За ним последовали остальные.

— Послушайте, люди Казанджика, что скажу! — громко объявил капитан. — Мы приехали к вам самыми добрыми друзьями. Мы хорошо знаем вашего хана Софи и могли бы обратиться к нему, но он — в Петербурге. Поэтому обращаемся к вам! Но прежде необходимо, чтобы все люди Казанджика собрались сюда. Пусть пока поет бахши, а вы послушайте!

Кертык тотчас вышел на середину тахты с дутаром и сел, сложив ноги калачиком. Некоторое время он настраивал дутар, затем ударил по струнам и запел:

— Ва, алла, молодец парень! — восхищенно проговорил кто-то в толпе, едва Кертык окончил песню.

— Где же он раньше был, почему его не знали!

— Ай, он же совсем молодой еще!

Студитский и Лессар сидели в тесном окружении туркмен. Капитан приглядывался к аульчанам, и ему было приятно, что дутар пришелся им по сердцу. Но капитану не очень-то понравились слова песни, и он сказал Кертыку:

— Нельзя ли что-нибудь повеселее? А то взялся жалеть сердаров да ханов! Чего их жалеть? Они сейчас за одним столом с ак-падишахом сидят!

— Ай, начальник, зачем так говоришь? — воспротивился старик аксакал. — Бахши хорошую песню спел. Когда бахши поет о Кер-Оглы — народу одно утешенье!

— Эй, потише там, не мешайте парню! — донеслось из толпы.

— Дорогой бахши, спой еще!

— Спой про пери Агаюнус!

— Ай, пропади мое богатство! — воскликнул чернобородый здоровяк, пробиваясь к тахте. — Вот, на тебе, бахши, за то, что разбудил сон моего сердца! — Он положил к ногам Кертыка пиалу с серебряными монетами.

— Что вы, люди! — запротестовал Кертык. — Я разве за деньги сел петь?

— Эй, парень, не стыдись! — послышалось вновь из толпы. — Если не ошибаюсь, деньги тебе сейчас в самый раз. На тебе даже халата хорошего нет, а о тельпеке и говорить нечего!

Кертык невольно взялся за тельпек и основательно растрогал аульчан. К ногам бахши посыпались монеты.

— Ну, это уже ни к чему, — проговорил Студитский. — Получается, что мы не в состоянии позаботиться о своем бахши. Это непорядок. Давай-ка, Кертык, заканчивай представление, да поговорим о деле!

— О каком таком деле?! — возмутился аксакал.

— Пусть поет еще!

— Вах, люди, бедный бахши в одежде и пище нуждается: нельзя же ему не помочь!

— Пой, бахши, о пери Агаюнус!

Студитский, видя натиск толпы, засмеялся:

— Ладно, друзья, пусть поет, а мы сходим посмотрим на ваш кяриз.

— Я, пожалуй, останусь с Кертыком, — сказал канонир.

— Ладно, сиди, мы скоро вернемся.

Уходя с площади, Студитский услышал бодрый, шаловливый мотив и не менее шаловливые слова:

— Кертык не пропадет со своими песнями, — сказал Лессар. — Теперь до ночи не отпустят, пока все дастаны не переслушают.

— Все это, конечно, хорошо, — сказал Студитский. — Но выглядят такие представления слишком жалко. Словно нищему подают, а он ведь — певец, насколько я понимаю!

Лессар, уже изучивший казанджикские места, привел доктора и мичмана к кяризу. Воды из него вытекало достаточно, но грунт тут был каменистый. Если вести воду от кяриза к станции, придется долбить камни. Но много ли сделаешь киркой да лопатой? Опять же взрывчатка нужна!

Начался спор: один — о водонапорной башне, другой — о сардобе. Проговорили до самых сумерек. Когда солнце зашло за горы, Студитский спохватился:

— Друзья, аульчане, наверное, давно разошлись. Поехали поскорее!

Пустив коней вскачь, они быстро приблизились к площади.

— Ну и ну, — сказал Лессар. — Все еще поет. Ай да Кертык!

— Да это не он, — сказал Студитский. — Это уже другой. На Кертыке была черная драная папаха, а этот в белом тельпеке.