Еще больше хлопот, чем галстуки, доставляли военным администраторам начального периода Северной войны шляпы, производства которых (во всяком случае, массового) Россия прежде всего не знала. Шляпы делали из войлока, но выдержать форму согласно образцу, то есть изготовить красивый, доброкачественный головной убор да еще в массовом количестве русским промышленникам было поначалу нелегко. И насколько трудно оказалось снабдить армию шляпами, прекрасно демонстрирует переписка, имевшая место в 1706 году и состоявшаяся между Яковом Брюсом и обер-комиссаром, посланным на поиск шляп.
Все началось с того, что генерал-фельдцейхмейстер указал комиссару: «В Смоленску прикажи искупить 500 или 600 шляп, а буде в Смоленску купить не обыщет, и ты выбери из дворян кого доброго человека и пошли в Могилев и в Шклов, и в иные города, где чаешь оные шляпы искупить».
Обер-комиссар, спеша исполнить распоряжение начальника, послал за шляпами в Смоленск, но необходимого количества головных уборов там, не оказалось. Поиски, как и следовало, продолжили в Шклове, а потом и в Могилеве. И вскоре комиссар получил известие от ответственных за покупку лиц о неудаче предприятия: нужного количества шляп найти не удалось. Правда, имелись в продаже 100 головных уборов, но стоили они чрезвычайно дорого — по 60 копеек за штуку, в то время как приказано было не отдавать за шляпу больше 30 копеек.
Пока агенты торговались, неожиданно поступило сообщение, что в Смоленск из Вязьмы привезли большую партию шляп — целых 400 штук! — и вроде бы не слишком дорого, всего по 40 копеек. Агенты буквально кинулись в Смоленск, где скоро и была совершена сделка, когда с купцами, снизившими цену с 40 до 25 копеек за шляпу, ударили по рукам. А ведь через подобные «мытарства» приходилось переходить петровским военным администраторам почти при каждой заготовке формы.
Но ширилось, развивалось, крепло отечественное шляпное производство — в Москве еще в период Северной войны на полную мощность работал Шляпный двор. Однако государственное предприятие не скоро наполнило рынок доброкачественной продукцией, и полкам часто приходилось прибегать к «свободным» предпринимателям, пользуясь надежными средствами: покупкой и подрядом, и обычная цена шляпы была 20–25 копеек за штуку.
На протяжении века «конструкция» шляпы менялась незначительно: только поднимались поочередно поля — вначале одно, вернее, одна сторона его, потом три, а в 30-е годы передний угол шляпы настолько приподнялся, что осталось только два угла. Менялись обшивки по краям полей, кокарды, значки, кисти, но принципиальных изменений этот головной убор не претерпевал, и его всегда можно было отличить от картуза или бомбардирской шапки.
Картуз, или «карпус», как его называли солдаты, был введен в 1710 году, и его появление было обусловлено тем, что высококачественных шляп не хватало. Этот тип головного убора гораздо проще было изготовить, шился он обычно из сукон двух цветов, например красного «с опушкой васильковой», что соответствовало цвету кафтана и цвету обшлагов и воротников. Кроме простоты изготовления он нравился солдатам еще и тем, что в ненастную погоду можно было опустить на уши суконный клапан, обыкновенно поднимавшийся к тулье. Этот головной убор не сдувало ветром, а отсутствие полей не мешало воину прицеливаться. Как ни странно, просуществовал картуз недолго, и по мере налаживания шляпного производства его носили все меньше и меньше. В 30-е годы ношение картузов в армии совершенно не имело места. Срок службы для шляп и картузов был ограничен тремя годами.
Островерхая, совершенно оригинальная по форме шапка-гренадерка тоже имела отпущенный ей срок носки, но вот медная чеканная бляха, нашивавшаяся спереди, должна была отпарываться и пришиваться к новой основе до тех пор, пока, как гласил устав, «совсем изломается».
Обувью солдатам XVIII века служили сапоги и башмаки, смазные, чтобы не намокали, тупоносые, чтобы не стеснять стопу и пальцы, на толстой подошве и низком каблуке. Того и другого вида обуви полагалось по паре в год. В период Северной войны, в походах, чаще употреблялись сапоги, но в 30-е годы, когда в армии широко используются штиблеты, заменяющие голенище сапога, башмаки становятся наиболее «ходовой» обувью.
Уже в начале века сапоги и башмаки приобретались на армию двумя основными способами — покупкой в торговых рядах, непосредственно у ремесленников, которых немало было в Москве и в других больших и малых русских городах, или подрядом, когда приобретались сразу многотысячные партии обуви, но уже приходилось иметь дело не с самим производителем товара, а с посредником.
Подряду обычно предшествовал торг между желающими сделать на армию крупную поставку товара. Например, в 1731 году выставлялась заказчиком образцовая пара обуви с указанием предельной цены, зажигалась свеча, и до тех пор, пока она горела, продолжался своего рода аукцион между подрядчиками, где цена не повышалась, как при покупке, а, напротив, понижалась. Оброчному крестьянину Потапу Алексееву удалось тогда отстранить конкурентов, сбавив объявленную цену за пару сапог с 59 копеек до 56,5 копейки, чем и приобрел он для себя право на поставку большой партии обуви. Выгода была взаимной: и казны, и подрядчика.
Но недостаточно было купить для воинов обувь подешевле — требовалось приобрести обувь удобную и прочную, способную выдержать многокилометровые марши в течение года, не доставить солдату неприятность скверным изготовлением, неудобством. Вот поэтому и обращалось особое внимание на привозимые по подряду сапоги и башмаки, для чего отряжались «сапожного приему» целовальники их опытных ремесленников или торговых людей. Но и их опытности было недостаточно — приемщики пользовались подробно разработанной инструкцией, предписывавшей внимательно следить за тем, чтобы сапоги «были трех рук: большие, средние и меньшие; подошвы, хоть в цвете разны, только б добротою были против образцов и чтоб между подошвою и стелькою лоскутья, лубков и бересты не было, а были б цельный из нового товара прокладки». Понятно, что приемщик не смог бы проинспектировать всю партию, но этого и не требовалось — бралась одна пара из каждых двухсот, подпарывалась подошва в присутствии подрядчика и производился тщательный контрольный осмотр. Проверялось и качество кожи голенищ, осматривались каблуки, изготавливать которые требовалось не из обрезков кожи, но из добротного материала. А особое внимание обращалось на качество прошивки — она должна была быть «твердая, не реже, как орженого зерна» и выполнена хорошо просмаленной «вервью». В ином случае сапоги или башмаки попросту развалились бы из-за прогнившей или непрочной прошивки. На принятой обуви браковщик ставил клеймо с буквой «Д» — «добро».
Случалось однако, что тот или иной полк не удавалось снабдить обувью централизованно, и в этом случае военнослужащим выдавали собранные с них же деньги для самостоятельного приобретения сапог и башмаков. Известно, что в 40-е годы артиллеристам отдавали по 57 копеек из 60, собранных на сапоги, и по 33 1/4 копейки из 40 копеек «башмачных денег», и полковому начальству требовалось проследить, чтобы рядовые «объявленные деньги на другие расходы не издержали, но имели б всегда исправные за то сапоги на себе». Выдача «сапожных» денег на руки объяснялась не одной лишь невозможностью заготовить большую партию обуви. Оказывается, покупая сапоги или башмаки самостоятельно, воин более тщательно подбирал их к своим ногам, в то время как массовое приобретение, несмотря на обязательную покупку разновеликих сапог, намного снижало вероятность идеального подбора нужного размера. Говорилось, что солдаты «получают каждой не по своим ногам: ино малы, а ино — велики, и затем продают дешевою ценою, а уже всякой, по своим ногам прибирая, покупает дороже, из чего им не без лишняго убытка происходит, и желают артиллерийские служители за ту обувь получать по подрядной цене деньгами, как и на 1744 год получали, и требуют о том от конторы определения». Просьба солдат была удовлетворена, и они покупали сапоги самостоятельно. А в конце века, как видно, это становится общим правилом, и рядовым даже выдаются деньги в прибавок к жалованью «за годовую обувь».
