Особое внимание придавалось таре, в которой перевозили провизию. Теперь хлеб, соль и другие продукты не защищали надежные крыши магазинов, и дождь в ненастную погоду мог разделаться с подвижным магазином столь же быстро, как и огонь с постоянным. Вот поэтому и клались на телеги-фуры только надежные, без заплат, кули, часто двойные, чтобы не протерлись в тесном и часто долгом соседстве друг с другом. Дно провиантских фур предварительно выстилалось рогожами, укрывавшими потом и кули с хлебом от непогоды. А соль — компонент солдатского меню огромной важности — перевозилась в плотно закупоренных бочках. Чтобы больше не возвращаться к сухарям, сообщим, что долгое их употребление оказывало крайне вредное действие на здоровье воинов. Тот самый австриец Парадеу, что оставил нам красочное описание русского обоза, сообщает: «…их желудок не переваривает сухарей с водой (об извозчиках. — С. К.); то же можно сказать и обо всех солдатах, страдающих постоянным расстройством желудка; при моем отъезде было более 10 000 больных, их клали по 4 и 5 человек на одну небольшую телегу, на которой едва 2 человека улечься могут, разумеется, их клали друг на друга; телегою управлял человек, едва освободившийся от болезни, похожий более на мертвого, чем на живого».

Далее, изучая рапорт подполковника Смоленского полка, узнаем, что захваченного из Вильны провианта хватило до Ковны, а за это время полк успел пройти более 200 километров. В Ковне снова запаслись провизией и двинулись в сторону Польши, попутно занимаясь во встречавшихся по дороге местечках сбором продуктов. На каком основании? Надо думать, что недостаток в хлебе восполнялся с помощью так называемых реквизиций, когда провиант «сбирался» или просто безвозмездно с выдачей справок — квитанций, или за него давали очень мало денег. Военный историк А. З. Мышлаевский пишет, что реквизиции были мерами вынужденными, и к ним прибегали редко, преимущественно в Ливонии, Финляндии и отчасти в Литве, по которой и шагал тогда Смоленский полк. Именно недостаток в хорошо снабженных магазинах на этой «чужой» территории и вынуждал прибегать к реквизициям, которые вообще коренятся в практике ведения войн той поры в Европе. Но еще Петр I предостерегал своих полководцев не злоупотреблять этим варварским методом кормления. «Идучи сквозь Курляндию, — писал царь Борису Петровичу Шереметеву, — под смертью всем, а паче начальным, чтоб никакого разорения и озлобления курляндчикам не делали, и не озлобляли, и ничего б не брали, разве по нужде крайней провианту» (1705 год).

Зато уж неприятельский провиант безо всякого сомнения зачислялся в разряд военной добычи и поступал в полное распоряжение победителей. Немало продуктов питания находили русские солдаты в обозах, лагерях врага, в магазинах покоренных крепостей. Старались удержать солдат от разграбления «трофеев», тут же приставляли караул к найденным запасам, чтобы перечесть потом и включить «в приход». Но перво-наперво старались определить, не отравлен ли провиант злокозненной неприятельской рукой, и для этой цели обычно пользовались домашними животными. Кстати, захваченная у неприятеля скотина тоже поступала в распоряжение победителей, но мясом накормить спешили больных и раненых. Не пропадали и кожи съеденных «трофейных» животных — полковое командование пускало их в продажу, а вырученные деньги шли на нужды нижних чинов. Из отбитого у врагов провианта выделялась часть для прокорма пленных, и уж коль заговорили о них, скажем два слова о пище тех русских, кто освободился из вражеского плена. Несколько подробнее об этом расскажем в следующем очерке, а покуда ограничимся красноречивой выдержкой из Провиантских регул 1758 года: «Оным в рассуждении их полонного терпения и что из них многие, содержась долговременно, нестерпимые мучении в заключении имели, штаб- и обер-офицерам на денщиков, а прочим подлежащий им провиант, когда они возвратятся и просить станут, за все то время, сколько они в полону пробудут, подлежащий им провиант в натуре или за оный деньгами, смотря по обстоятельствам и состоянию времени, выдавать…»

Но вернемся к анализируемому рапорту. Видим, что посылались дорогой солдаты с офицером «для молотья ржи и печения хлебов». На самом деле не только в походе, да еще за пределами России, но и дома, на квартирах, полкам приходилось получать из магазинов не муку, а зерно. Случалось же, что солдаты в военной обстановке просто скашивали спелую рожь, обмолачивали, мололи и пекли из нее хлеб. Хорошо еще, если средств для помола имелось достаточно, рядом находилась крестьянская мельница. Но в некоторых районах их было недостаточно, и, чтобы выйти из затруднительного положения, фельдмаршал Шереметев издал по армии инструкцию, приказывающую заводить в полках ручные жернова и «имать те жернова в селах и деревнях, где сыскать возможно».

Но, как видно, требование это не исполнялось безоговорочно, потому что о необходимости заводить жернова Шереметев повторял еще раз, а потом и сам Петр обратил внимание Александра Меншикова на плохое обеспечение войск средствами для помола зерна. В чем крылась причина, сказать сегодня трудно: или негде было раздобыть на все войско огромное количество ручных, малопродуктивных мельниц, или сами солдаты не хотели связываться в походе с тяжелыми камнями жерновов, — не знаем. Однако результаты отсутствия мельниц не заставили себя ждать. В 1712 году в русских войсках, воевавших в Померании, вдруг резко возросла заболеваемость солдат. «Ныне, — сообщали Меншикову, — 419 человек больных, между которыми кровавым поносом многие болезнуют». Врачебное расследование показало, что причиной массового заболевания оказалось употребление солдатами в пищу пареной ржи из-за отсутствия мельниц, на которые они, как видно, надеялись и не позаботились о ручных жерновах. Пришлось есть немолотую рожь.

А воз нерешенной проблемы еще долго оставался на прежнем месте. В 1733 году во все полки был разослан указ президента Военной коллегии генерал-фельдмаршала Миниха, который, проявляя заботу о здоровье воинов, строго приказывал обзавестись необходимыми для самостоятельного помола средствами. Но Ми-них пошел дальше своего знаменитого предшественника Шереметева. Теперь полкам предлагалось строить в местах расположения частей ветряные или водяные мельницы, «где для молотья ржи публичных мельниц не имеется». Но могло случиться так, что поблизости не было пригодного для постройки леса, но фельдмаршала это обстоятельство не смущало — рекомендовалось покупать его на «остаточные» провиантские суммы. Эти мельницы должны были находиться в ведомстве командира части, а на содержание и починку их следовало брать с каждой четверти перемолотого зерна по 2 копейки из солдатского жалованья. Но и этим не ограничивались «предложения» указа. «А ежели во время осады, — говорилось в нем, — на вышепомянутых мельницах ржи молоть будет невозможно, а иные могут быть повреждены, и для того иметь в каждом гарнизоне в запасе ручных жерновов на каждое капральство (взвод. — С. К.) по двое или построить на те остаточные деньги мельницы такие, чтоб лошадьми молоть было можно».

Но всякий приказ хорош только тогда, когда он исполняется. Было, есть и будет много приказов, требования которых строятся на плохой осведомленности о реальном положении вещей. И вот, уже в том же году, Военная коллегия стала получать рапорты с мест о том, как продвигается строительство полковых мельниц. В Санкт-Петербурге с удивлением и неудовольствием узнали, что ни в одном из полков к их сооружению и не приступили. Объяснения были самыми разными, но преобладал следующий аргумент: в местности, где расположилась на «вечных» квартирах войсковая часть, имеются в достаточном количестве обывательские мельницы, на которых «могут солдаты молоть без нужды». Некоторые командиры полков ссылались на отсутствие пригодных для строительства мест, другие объясняли свой отказ тем, что провиант на полк обычно получается из магазина в муке. Были и такие, кто не мог приступить к строительству за неимением свободных денежных сумм, из-за нежелания отвлекать солдат на стройку от их обычных воинских обязанностей или удерживать их личные деньги для будущих ремонтов мельниц, на помол зерна.